Феникс (СИ)

   "Кто еще не получил дозорную амуницию? Второе отделение, Белов! Прибор имеешь?" - "Он завсегда с прибором... ха-ха-ха!" - "Отставить! Я говорю о приборе ночного видения". - "Да зачем он мне, господин хорунжий, мы, с Пролетарки, и так глазастые, ночью как кошки видим. У нас на улицах никогда фонарей не было, акромя под глазами". - "Прекратить пререкания, шутники. Шутки утром будут шутить... те, кто останется в живых... Белов, бегом - марш к вахмистру, возьмешь прибор... Мытягин!" - "Ась?" - "По морде хрясь! Ты мне брось эти свои гражданские словечки. Ты не в деревне на гумне... Отвечай, как положено. Устав забыл?!. С прибором?" - "Так точно, господин хорунжий". - "А батарейки взял?" - "А он разве на батарейках?" - "А ты как думал, коровья твоя голова?.."

   Дозорные проходят мимо меня, лезут в кусты, с треском ломают ветки, как неповоротливые медведи в малиннике. Потом все стихает. На темном экране моего сознания по-прежнему разлита чернота и на этом фоне периодически вспыхивают, расширяются и угасают светло-фиолетовые вселенные. Под этот аккомпанемент хорошо думать о Вечности. Особенно в свете полученной сегодня информации. Но думается почему-то о потерянном навсегда мире.

   Тут мое сознание, точно молния, озаряет мысль, от которой я прихожу сначала в дикий восторг, потом снова впадаю в уныние. Но все же есть какое-то утешение в том, что мир, о котором я тоскую, ЕЩЕ НЕ РОДИЛСЯ! Никто не умер! Ни мама моя, ни близкие. Никто не страдал от горечи потерь. Они - мои родные, близкие, знакомые и просто мои современники - родятся через... 300 миллионов лет! Боже Иисусе! МНЕ САМОМУ ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ РОДИТЬСЯ! Но тогда получается... получается...

   Глава двадцать первая

   БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

   31-й день 1 года Э.П. Экспедиция: день четвертый

   Мне показалось, что я только задремал, как начинается яростная пальба. Вскакиваю, но тут же, как куль с картошкой, падаю мордой в землю. Это спасает меня. Раздается оглушительный взрыв. Ударная волна от него смрадным вихрем проносится над головой. Стрельба и крики усиливаются, в лагере начинается паника. Боже! только этого не хватало! Вот так всегда: учеба, тренировки, а как дойдет до дела...

   Гремит еще один взрыв, добавляет звону в ушах. Черт! Не могу нащупать замок молнии. Наконец вскрываю оболочку спальника, выпрастываю руки. Извиваясь, выкарабкиваюсь из кокона-мешка - оказывается, уже наступило утро. Спросонья все плывет перед глазами, но замечаю: какой-то броневик зеленоватого цвета прет по территории лагеря, круша и сметая все на своем пути. Затем делает резкий разворот и производит по мечущимся в панике людям третий залп.

   Сначала из броневика, как из брандспойта, ударяет струя жидкости, которая тут же превращается в расширяющееся облако, наконец, облако с грохотом взрывается. Солдаты падают, как кегли. После взрыва плотный туман накрывает лагерь. Кто-то бестолково мечется. Кто-то зовет маму (Господи! Многие же из них - новобранцы...). Другие, самые хладнокровные, открывают прицельный огонь из автоматов по темной глыбе броневика, едва просматриваемой сквозь клубящийся туман, от которого перехватывает дыхание и ручьем текут слезы. Остальные бойцы, совсем обезумев, стреляют по деревьям, кустам, бьют куда ни попадя, надеясь наугад поразить атакующего врага. Две шальные пули пропарывают воздух в каких-то сантиметрах от моего виска. Повернув голову, вжимаюсь в землю, вижу бегущего подъесаула с пистолетом в руке и в одном ботинке на ногах. Кричу ему, чтобы люди прекратили стрельбу и легли на землю. Бубновский рык разносится по разгромленному лагерю: "Прекратить огонь! Всем залечь! И надеть противогазы!"

   И сразу наступает тишина. Слава Богу, думаю я, натягивая резиновую маску с симметричными бульбами фильтров, еще немного и мы бы перестреляли друг друга в этом долбаном тумане. Подъесаул подползает ко мне для выработки плана контратаки. Мы долго откашливаемся и отплевываемся в противогазы, не в силах сказать ни слова. Глаза Бубнова за круглыми стеклами резиновой маски красны и выпучены, как у рака, которого варят в крутом кипятке. Преодолев спазмы, он начинает что-то говорить задушенным голосом с металлическими обертонами. Я отвечаю таким же придушенным голосом, морщась от каждого громко произносимого слова. Металлическими иглами вонзаются они в уши, словно проклятая образина хочет запихнуть в меня обратно все мои выкрики.

   Подъесаул слушает меня, недовольно вертит хоботом противогаза, видимо он, как и я, порядком оглушен взрывами. Наконец нам надоедает слушать свое неразборчивое гундение. Видя, что ядовитый туман постепенно рассеивается, мы рискуем снять противогазы. И тут вдруг выясняется, что противник отошел, бесследно растворясь в джунглях, оставив подбитый броневик.

   Мы группируемся и двумя отделениями с опаской приближаемся к брошенной машине с разных сторон. От нее несет какой-то вонью, вовсе даже не машинной. Так может пахнуть живое существо, то есть бывшее живым, а теперь оно безусловно мертво.