Я твёрдо решил уйти на перерождение, но не могу сам себе пустить пулю в лоб, что-то останавливает. Чуйка шепчет, что неправильно это. Боюсь, если сам себя убью, перерождения не будет. На войну уехать и подняться на окоп, дав шанс немцам? Возможно и так. Но это если меня признают годным к службе. В принципе, могут, с ограничениями, но это уже комиссия врачей будет решать.
Вернувшись из процедурной (каждая мышца болела, все их отработала женщина-массажист), я обнаружил у палаты знакомого капитана, лейтенанта с ним уже не было. Капитан козырнул и протянул мне приказ за подписью Шапошникова.
– Ждите, – велел я и отнёс приказ лечащему врачу, всё-таки он тут главный. Но врачу уже сообщили, и он дал добро, только велел передвигаться осторожно и не перетруждать себя.
Вернувшись в палату, я обнаружил на койке генеральскую форму, которая обычно висела в шкафу. Эту форму, к слову, я ни разу не надевал: считал, что права не имею. Кто бы там что ни говорил, документальных доказательств того, что был повышен в звании, я на руках не имел. Поэтому достал из хранилища свою сильно потрёпанную форму полковника автобронетанковых войск. У меня всего две формы и было, полтора месяца воевал, меняя их; в одной меня взяли политработники, и она куда-то делась со всеми наградами, а вторая была в хранилище, выстиранная и поглаженная, спасибо ординарцу. Жив ли он?
Я быстро надел утеплённое исподнее, потом свою форму, с трудом натянул сапоги (нагибаться больно, в рёбра отдаёт), фуражку, ремень без кобуры. Шинель не стал: она генеральская, я и носил её, накидывая на плечи и не застёгивая, потому как ничего другого не было.
Когда я вышел в коридор, капитан, флиртующий с медсестрой, обернулся и удивлённо протянул:
– Товарищ… полковник? Товарищ генерал, вам же форму выдали?
– Капитан, ты документы видел, по которым мне давали звание генерала?
– Нет, не видел.
– Вот и я не видел. Чужую форму носить не имею права. Едем, я не хочу опоздать на ужин.
На выходе капитан, сняв шинель, предложил её мне (не так он и безнадёжен), и я, накинув её на плечи, прошёл к машине и сел на заднее сиденье. Зябнувший во френче капитан сел спереди, и шофёр повёз нас к зданию Генштаба.
Дежурный на входе с недоумением посмотрел на мою форму. Ну да, потрёпана, угольками от костра прожжена, да ещё отверстия от снятых наград: я с генеральской формы их не перекидывал, времени не было. Проверив записи в журнале, дежурный сообщил, что ожидает генерал-лейтенанта Никифорова. Однако вызвал своего помощника, который сопроводил меня на второй этаж и, открыв дверь, громко сообщил:
– Генерал-лейтенант Никифоров.
Постукивая тростью, я вошёл в большой зал, где находились с десяток старших командиров. Я здесь, похоже, всех младше по званию: ни одного полковника, сплошь генералы. Среди них я рассмотрел и Соломина в форме генерал-майора автобронетанковых войск, с новенькой звездой Героя и орденом Ленина. Соломин смотрел на меня во все глаза, он явно не узнавал меня. Ну ещё бы, на лице – багровые шрамы, нос вправляли, но выровнять не смогли, золото вместо белых зубов, горькие складки, залёгшие в уголках губ, и совершенно седая голова.
Пока я, постукивая тростью и подволакивая левую ногу, которая плохо гнулась, подходил к столу, на котором были разложены карты и приказы, все молча на меня таращились.
– Почему вы не в своей форме? – наконец негромко спросил Шапошников.
– Приказа на присвоение мне очередного звания не получал, я полковник покуда.
– Не довели до вас? Скорее всего, планировали сделать это позже, в торжественной обстановке.
– Это всё, конечно, интересно, но хотелось бы узнать, зачем вызвали инвалида? Фёдор Иванович, здравствуй, поздравляю с генералом, молодчина.
– Как же это так? – Соломин сглотнул, глядя на меня. – Бомбёжка?
– Какая там бомбёжка, забили в допросной…
Договорить мне не дали, перебил маршал, недовольно глядя на меня.
– Под Москвой формируется резервная армия, которой хотят назначить командовать вас. Генерал-майор Соломин назначается начальником штаба. Как нам сообщили, вы уверенно идёте на поправку и через неделю пройдёте медицинскую комиссию. Хотелось бы обговорить штаты…
Я очнулся с уже знакомой мне болью в избитом теле, но, несмотря ни на что, счастливо улыбнулся окровавленным ртом. Новое тело, новая жизнь. Снова послышался рёв моторов, и я опознал «лаптёжники». С трудом поднялся, отметив, что на мне командирская форма, почувствовал, что кто-то вцепился мне в галифе, и увидел девочку лет четырёх, которая отчаянно цеплялась за меня, запрокинув голову. Рядом без сознания лежала женщина со сломанной, вывернутой ниже колена ногой.