Феномен Александра Невского. Русь XIII века между Западом и Востоком

В 1239 г. князь Александр женится. Невестой его стала дочь полоцкого князя Брячислава Васильковича. Однако на этом достоверная информация о женах Александра заканчивается. В.Н. Татищев называет дочь полоцкого князя Параскевой. Откуда взял это имя «последний летописец», не ясно[118], сам он не указывает источник своей информации. Н.И. Карамзин отмечает, что в Успенском княгинином монастыре во Владимире «стоят три гроба: первый (как означено в надписях) Великой княгини Александры, супруги благоверного князя Александра Невского, второй дщери его, княжны Евдокии; а третий (на левой стороне), благоверной княгини Вассы, второй супруги Александра Невского»[119]. Свидетельство Карамзина выглядит более надежным. Могилы эти можно было наблюдать еще и в начале XX в.[120] Однако монастырский храм, в котором рассматривал гробницы Карамзин, построен в XV в. на месте прежнего, разоренного в годы монголо-татарского нашествия. Велика ли вероятность, что могилы могли уцелеть? В советское время Успенский храм эксплуатировался сначала в качестве зернохранилища, потом как музей. Монастырское кладбище уничтожено[121]. Поэтому даже тот интерьер, который наблюдал Карамзин, не сохранился да наших дней[122]. Пролить свет на этот вопрос могло бы археологическое исследование подземелий храма.

Как бы ни звали жену князя, по древнерусским представлениям, женитьба означала полное совершеннолетие и начало самостоятельной взрослой жизни, в которую юный князь тут же и включился.

Глава 5 Невская битва

Рассказ о следующем 6748 (1240) г. в Новгородской первой летописи начинается с описания грандиозного нашествия: «Придоша Свеи в силе велице, и Мурмане, и Сумь и Емь в кораблихъ множество много зело»[123]. Случившаяся затем Невская битва обросла в отечественной культуре огромным шлейфом текстов, которые сами по себе являются интересным материалом для изучения.

Очевидно, наиболее простым и до известной степени непосредственным повествованием о Невской битве является сообщение Новгородской первой летописи (НIЛ) старшего извода, составленное современником «по горячим следам».

Узнав о грозящей угрозе, молодой князь немедля с отрядом новгородцев и ладожан «приде на ня, и победи я силою святыя Софья и молитвами владычица нашея богородица и присно-девица Мария, месяца июля въ 15»[124]. Разумеется, даже самый «непосредственный» рассказ не может считаться прямым «отражением» произошедшего события. Повествование летописца носит следы весьма распространенного во все времена желания изобразить воинский подвиг своих сограждан более весомым, значительным. Поэтому потери сил противника в сравнении с потерями новгородцев выглядят неправдоподобно большими: шведы загрузили мертвыми телами «вятшихъ» мужей два корабля, а остальных «бещета» зарыли в выкопанную яму. Новгородцев же вместе с ладожанами пострадало двадцать человек. Вряд ли летописный нарратив (как и любой другой) даст возможность ближе подойти к реальным обстоятельствам битвы. Но само это наивное стремление самыми простыми средствами приукрасить битву является свидетельством близости автора сообщения произошедшим событиям.

В дальнейшей литературной традиции повествование развивалось, накапливая дополнительные подробности как событийного, так и религиозно-символического характера. Произошла «канонизация» Невской битвы изначально в контексте церковного, православного дискурса, а затем и в контексте дискурса светского, ученого и школьного. На определенном этапе развития текстов, повествующих о Невской битве, у многих исследователей и исторических писателей возникло желание провести «деконструкцию нарратива» и ниспровергнуть заученные со школы штампы.