Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Глядя на историю Гулага с его подъемами и спадами, мы видим, что во всех трех ситуациях, когда после грандиозных социальных потрясений оживлялась деятельность шарашек, события протекали по одному и тому же сценарию. Становится очевидным, что институционально Гулаг был по сути аморфной структурой, в том смысле, что планирование в нем было ситуативным и случайным и редко опиралось на предыдущий опыт, поэтому на каждой новой стадии шарашки формировались и создавали свою культуру заново. Мы все сильнее убеждаемся в том, что рождение, функционирование и в конце концов исчезновение Гулага были продиктованы внешними обстоятельствами. Само предназначение этой организации было неясно ее создателям, а ставившиеся перед ней задачи постоянно менялись в связи с новыми проблемами, которые экономисты-плановики и чекисты обнаруживали в советском государстве.

Руководители советской промышленности и подчиненные Берии, включая администрацию Гулага, часто расходились во мнениях относительно того, как лучше использовать шарашки. При Сталине большинство сотрудников органов госбезопасности активно поддерживали концепцию спецтюрем, но люди, отвечавшие за экономическое и техническое развитие страны, выступали против этого. Лучше всего это видно при изучении бюджетных запросов. Например, в 1941 году Берия хотел получить 9,6 млн рублей для одной из своих тюрем, но Ворошилов согласился выделить только 4,8 млн[275]. Взлеты и падения системы шарашек во многом повторяют историю конфликта этих двух властных группировок, так как властям приходилось делать выбор между усилением безопасности и повышением эффективности.

Шарашки стали успешным примером принудительного труда, но были ли они успешны в экономическом отношении? «Многомиллионную экономию государственных средств», о которой говорил Берия в 1944 году, невозможно точно измерить, потому что это утверждение не подтверждается фактами. Однако и сегодня есть исследователи, которые считают систему шарашек удачной организационной инновацией и своего рода предтечей Кремниевой долины или проекта «Сколково» в России[276]. Российский историк М. Ю. Моруков пишет в своей книге «Правда ГУЛАГа: из круга первого»: «Правда ГУЛАГа… заключается в том, что изоляция ученых, разработчиков и рабочих-мастеров в местах лишения свободы для работы на оборону стала необходимым и единственно правильным условием для их личного выживания и нашей общей Победы» [Моруков 2006: Задняя сторона обложки]. Автор этого утверждения обходит стороной тот факт, что четыре года войны составляют всего лишь малую долю от общего времени функционирования этой системы, существовавшей почти четверть века.

Аргументация Морукова явно несостоятельна и при этом все равно не отвечает на более общий вопрос об экономической эффективности системы Гулага в целом. Недавние исследования производительности Гулага и его роли в советской экономике позволяют дать более точную оценку этой стороне его деятельности. Общая неэффективность Гулага не подлежит сомнению: с учетом только лишь людских потерь Гулаг предстает в высшей степени бесчеловечным и убыточным предприятием [Gregory and Lazarev: ch. 1, 2 and 3]. Исходя из экономических показателей, к началу 1950-х годов и администрации Гулага, и руководству партии было понятно, что производительность труда в лагерях была на 50–60 % ниже, чем за их пределами. В итоге Гулаг был разрушен из-за фундаментального противоречия, заложенного в нем самом: система, предназначенная для наказания заключенных и эксплуатации их труда, успешно справлялась с первой задачей, но провалилась со второй.

Хотя шарашки остались погребенными в руинах прошлого, они отбросили длинную тень на всю советскую экономику, особенно на оборонный сектор. В частности, наследием шарашек стала особая ментальность, присущая организациям такого типа. Поскольку комплектование тюремных бюро происходило при участии заключенных, привлекавших к работе в шарашках своих друзей по прежней жизни, вся эта система породила поколение ученых и инженеров, которые не только были знакомы друг с другом до ареста, но и разделили ужасный травматический опыт заключения, повлиявший на всю их дальнейшую жизнь. Многие элитные ученые и инженеры, арестованные во время второй волны репрессий в конце 1930-х годов, возглавили собственные конструкторские и инженерные бюро в послесталинскую эпоху. Представители этой когорты отвечали за важнейшие исследования и научные разработки, особенно внутри оборонно-промышленного комплекса, создавая военную мощь советского государства на протяжении почти всей холодной войны. Вся организационная культура возглавляемых ими советских КБ и НИИ, построенная на исключительной секретности, строгой иерархии, силовых методах руководства и полной отчетности, во многом выросла из системы шарашек, через которую они все прошли. Для этих людей шарашка была не только совместно пережитым испытанием, но и школой, где они получили навыки принуждения, мотивирования и соблюдения секретности, которые затем и перенесли в свои организации.