Также интересно обсудить, насколько опыт шарашек повлиял на утаивание в СССР информации о некоторых географических объектах, фактах и людях. Как и весь остальной Гулаг, шарашки были скрыты от мира. Спецтюрьмы никогда не изображались на картах, и производимое ими научное знание не обсуждалось публично. Руководство Гулага творчески подходило к соблюдению режима секретности. В частности, использовался особый искусственный язык, состоявший из чисел, акронимов и ложных названий. В конце 1930-х годов пространство Советского Союза было покрыто сетью «почтовых ящиков», «спецобъектов», «хозяйств» и т. д.; за этими названиями скрывались лагеря и колонии. Неслучайно те же самые названия использовались в 1950-х годах сотнями тысяч мужчин и женщин, работавших в НИИ и на ОПК, – это такой же перечень почтовых ящиков, спецобъектов, псевдонимов и фиктивных городов[277]
. Для многих ученых и инженеров, прошедших шарашки Гулага, такая терминология была привычной и являлась своего рода «языком для своих» – для тех, кто имел опыт пребывания в изолированных от остального мира местах производства научного знания.Тайная география шарашек сразу вызывает ассоциации с «закрытыми городами», официально называемыми ЗАТО (закрытые административно-территориальные образования). Эти городки – числом около сорока – были искусственно созданы во время холодной войны для работы над различными проектами, преимущественно связанными с ОПК. Они никогда не указывались на советских картах, и их существование было массово рассекречено только в 1991 году, когда на картах России появились 44 новые «точки»[278]
. В советское время ученые, инженеры и специалисты, жившие в этих секретных городках, имели специальные пропуска и были скрыты от всего остального мира, не имея права рассказывать о месте проживания или своей работе друзьям и родственникам, живущим в «открытых» городах.Помимо секретности, выраженной в использовании особого языка и в отсутствии на картах, шарашки и ЗАТО имели еще три общие ключевые характеристики: это были экспериментальные проекты, созданные для производства научного знания; укомплектованы они были большей частью элитными и высококвалифицированными экспертами в своих областях, являясь своего рода клубами для избранных; и это были строго охраняемые режимные объекты, выбраться откуда было очень сложно. Жизнь и работа в ЗАТО или шарашке означала изоляцию от внешнего мира: в первом случае добровольную, во втором – вынужденную. Эта изоляция была в каждом случае организована по-своему: представители советской интеллигенции, особенно ученые, инженеры и технические специалисты, имели серьезную мотивацию для переезда в закрытые города, где жизнь была вполне комфортной и в продаже имелось много дефицитных товаров. У сотрудников шарашек тоже была мотивация (это было лучшее место работы, чем трудовой лагерь), но все равно это была часть Гулага, где человеческая жизнь стоила очень мало.
Шарашки и ЗАТО были изначально созданы как места, где производится научное знание, однако на практике знание там исчезало, как и сами эти объекты с географических карт. Все здесь являлось государственной тайной: личности тех, кто там работал, предмет их исследований, организации, которые с ними сотрудничали, численность персонала, даже сами границы этих объектов. Такие места, как Туполевская шарашка, спецтюрьма в Марфино, где побывал Солженицын, или ЗАТО вроде Краснояр-ска-26 или Челябинска-65, работали преимущественно на нужды ОПК. Созданные для модернизации советской промышленности, эти объекты стали цитаделями знания, где информация исчезала из публичного пространства, словно втянутая в черную дыру. Отсутствующие на картах и не упоминавшиеся в разговорах, шарашки и ЗАТО стали особыми объектами умолчания. Разумеется, эта секретность была неидеальной – когда преднамеренно (ведь в шарашках вместе работали заключенные и вольнонаемные специалисты), а когда и случайно (слухи о шарашках и ЗАТО ходили по всему Советскому Союзу).