Феноменология зла и метафизика свободы

И наконец, на этой шкале улавливается самое главное в контексте проблемы самозванства – его интимнейшая связь со святая святых, с высшими проявлениями человеческого духа – призванием и творчеством. Эта связь настолько тесна и интимна, что с чисто психологической точки зрения они практически неразличимы. Для их отличения самые тонкие и изощренные психологические концепции мотивации уже бессильны. Спасибо и на том, что смогли подвести к сердцевине проблемы. Сердцевина же эта – в критериях отличия одержимого самозванца от призванного творца; невменяемого фанатика от гиперответственного святого. Там, где проходят границы между ними – проходят границы добра и зла.

Каковы эти границы? Где они пролегают? Что есть творчество и что есть святость, и чем они отличны от самозванства? Об этом дальнейшее.

ERGO: МЕХАНИЗМЫ САМОЗВАНЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

– Самозванство неизбывно, так как коренится в онтологическом импульсе человеческой свободы, оно alter ego свободы и человеческого самоутверждения;

– Его предпосылкой, подпочвой является сопричастность личности конкретному нормативно-ценностному синтезу, социальной общности, «мы»;

– Реализуется оно в социальных эмоциях гордости и стыда, сопровождающих бытие-под-взглядом личности;

– В зависимости от информационного баланса этих эмоций проявляется и их сила;

– Самозванческое, ничтожащее качество этих эмоций проявляется в глумливости торжества, смеха, бесстыдной гордыне самоутверждения за счет других;

– Самозванческая мотивация ориентируется на внешнее признание;

– Психологически самозванчески трудноотличимо от призвания – тем более необходим концептуальный анализ их отличий.

III. Метафизика самозванства Рациональность, насилие и отвественность

Духовная драма, если не трагедия, ХХ столетия вопиет об осмыслении. Такого острого напряжения между претензиями разума, науки, рациональности – с одной стороны, и срывами общественного сознания в иррациональную стихию насилия, мистицизма – с другой, человечество, пожалуй, еще не знало. Одновременное тяготение к правовой организации общественной жизни и к «сильным личностям», научно обоснованным решениям и гороскопам – лишь внешнее проявление глубокого духовного стресса, переживаемого человеческой культурой. Что тому причиной? Отпадение от лона христианства, выпестовавшего современную цивилизацию? Энергичные и потому – неловкие попытки свободного сознания и разума оборвать нравственную пуповину, отбросить ставшие ненужными религиозные леса собственного нравственного строительства? Или это нравственный урок человечеству, его дьявольское искушение самозванством?

Попытки ответов на эти вопросы пронизывают всю ткань духовных поисков XX столетия: сначала как стремление определить векторы будущего культурного развития, затем как отчаянные попытки сохранить гуманистические идеалы, материя которых, подобно «шагреневой коже», сокращалась и истончалась. Но чем ближе порог следующего столетия, тем острее встает вопрос именно об осмыслении этого «приключения духа». Не о его сюжете, не о фактах, не о «белых пятнах», а о нравственных источниках, смысловой ткани и, если сохранилось желание учиться на собственном опыте, то и об уроках этих исканий.

В предыдущих разделах много говорилось о том, что самозванство ничтожит и что корень этого ничтожения всего живого – невменяемость и ничто безумной абстракции, которая и реализует пустое бессердечие. Пора показать – как.

Можно было бы искать рационалистические корни самозванства в картезианском coqito ergo sum, когда существование выводится из акта мысли – собственно, сама мысль есть самодостаточное выражение бытия. Однако такой ход слишком явен, если не поверхностен, – и по ряду причин. Во-первых, дело не в картезианстве. Логическое содержание аргумента «мыслю, следовательно – существую» то же, что и «ем, следовательно – существую», «сплю, следовательно – существую»… Это отмечали еще современники Р. Декарта. По логической схеме, сочетающей правила экзистенциального обобщения и отделения (модус поненс) можно доказать существование чего угодно – лишь бы оно было характеризовано какими-то предикатами. От описания чего-то делается вывод о наличии этого чего-то, обладающего описанными свойствами. По этой же схеме построено и онтологическое доказательство бытия Божия и «доказательства» существования внешнего мира и т. д. Фактически речь идет об элементарно тавтологической схеме: из непустоты универсума рассуждения (предметной области) выводится наличие в ней объектов. Это «онтологическое допущение» навязывается миру самой схемой рационализации. Иначе говоря, речь идет о банально-первичном самозванстве любого метода познания.