Фестиваль

– Ты у меня, сука, когда-нибудь допрыгаешься, – пообещала напоследок Дудиной Бланманже.

В ответ Марина неестественно рассмеялась и, врезав Анастасии звонкую пощечину, быстро побежала в гардероб. Бланманже молниеносно стащила с правой ноги увесистый ботинок на деревянной основе – в пьесе она играла простолюдинку, служанку Дон Кихота, – и метнула его в направлении позорно отступающего неприятеля. В детстве Анастасия увлекалась игрой в городки, поэтому было неудивительно, что она попала Дудиной точно в голову, и та завалилась возле центральной лестницы.

– Виктория! – прокричала победительница и гордо удалилась в гримерную.

На ее истошный вопль прибежала малоизвестная исполнительница третьеразрядных ролей в массовых сценах – мастер эпизода, шестидесятитрехлетняя артистка Виктория Коноплева и, никого не обнаружив, еще какое-то время послонявшись по коридорам театра, грустная пошла домой.

Глава двадцать четвертая

Зрительный зал театра «Марс и Венера» представлял собой довольно убогое помещение на девяносто четыре посадочных места. Сиденья в зале были неудобные, обычный зад среднестатистического театрала не мог вместиться в жизненное пространство одного места, предназначенного для просиживания штанов в течение полутора-двух часов, поэтому некоторые посетители, в особенности дамы среднего возраста, приобретали для себя на одно лицо сразу два билета.

В театральные кассы по жесткому приказу Самокруткина билеты не отдавались вообще. Их распространением «по своим», по блату занимался целый штат профессиональных администраторов, создавая тем самым нездоровый ажиотаж, положительно влияющий на реноме как спектаклей в частности, так и молодежного театра в целом.

В вечер премьеры, задолго до ее начала, возле главного входа уже толпились люди, в воздухе слышались свойственные поклонникам Мельпомены восторженные возгласы и пахло спиртным.

Несколько подозрительных субъектов предлагали прохожим, а иногда и друг другу лишние билетики по в несколько раз завышенным ценам.

Ирина Львовна с увлечением изучала афишу, делая какие-то пометки в своем блокноте:

– Так-так… Интересно.

Стоявшая рядом Галина Николаевна Руковец с более чем скромным букетиком почти засохших гвоздик глазела на проходящих мимо известных людей. Будучи со многими из них хорошо знакома, она кому-то периодически кивала, некоторым, особо нужным, посылала воздушные поцелуи, с кем-то перебрасывалась несколькими фразами, междометиями или просто экзальтированным набором звуков типа «Вау!» – короче, занималась своим любимым делом – тусовалась.

Невдалеке от них медленно прохаживался вездесущий колдун Кулебякин. Вид у него был крайне сосредоточенный, вероятно, колдун в очередной раз обдумывал какую-то грязную провокацию.

Из подъехавшего автомобиля показались головы Егора Даниловича Бесхребетного и его верной домработницы Зины. Зина была в вечернем наряде, с творческой безалаберностью небрежно прикрытым недавно привезенным из заграницы прозаиком национальным прикидом латиносов – пончо.

К без пятнадцати семь на ступеньках перед главным входом народу стало не протолкнуться.

Ровно в девятнадцать часов прозвенел последний звонок. Одновременно с ним к Самокруткину подбежал запыхавшийся ассистент и, сделав испуганные глаза, выпалил:

– Сушкова нет!

– Что значит – нет? Где? – не понял главреж.

– Нигде нет: ни в гримерке, ни в зале, ни за кулисами.

– Домой звонили?

– Телефон дома не отвечает.

– А с кем он живет?

Ассистент удивленно посмотрел на шефа, немного помялся и затем неуверенно промямлил:

– С вами.

– Да нет, придурок, я имею в виду… в смысле… другом. С кем еще?

– С Торопыгиным.

– Заткнись, идиот! Дома, дома у него кто-то еще есть?

– Кот.

– Может, он напился?

– Вряд ли. Ему давно уже есть не на что. Не то что пить.

– Срочно пошли кого-нибудь к нему домой. Может, у него голодный обморок или какая-нибудь интоксикация.

– Так у него выход в самом начале!

– Предупреди Дон Кихота с ишаком: пусть пока играют без Сушкова. Скажи, что я разрешил импровизировать. Сейчас главное – чтобы в зале никто ничего не понял.

– Будет сделано.

– Ну, страна… – Самокруткин вытер со лба холодный липкий пот и пошел в направлении сцены.

Первых появившихся участников пьесы зрительный зал встретил овацией. Актеры разбрелись по углам сцены и замерли в различных неестественных позах, изображая ветряные мельницы. Их всех объединяли лишь широко раскинутые руки с растопыренными пальцами. Заиграл джаз…

На площадку выпорхнула Марина Дудина и, весело поприветствовав зрителей взмахом руки, встала на четвереньки. Из-за кулис послышался суровый голос главного героя:

– Эй, осел, не сообщишь ли ты мне по секрету, куда девался твой хозяин, мой верный оруженосец – Санчо Панса?

Дудина несколько раз взбрыкнула ногами, как бы показывая свое равнодушное отношение к прозвучавшему вопросу, и стала имитировать с помощью лицевых мышц жадное поедание гипотетической травы.

Наконец из левой кулисы на сцену вышел Дон Кихот и, обращаясь к парт нерше, сказал:

– Мне только что сообщили, что твой хозяин заболел!