Февраль – близнец ноября

У Белаой голос, однако, совсем не прокуренный, только немного задетый простудным временем и низким давлением: на холодном воздухе вообще тяжело говорить, хоть и огонь меж зубов. Черный и поражается, и радуется одновременно, как до него еще не донеслось гарканье начальника и нотации по поводу прохлождения и внеплановых перерывов, только гадает в голове, как зима бывает прожорлива на эмоции и непонятна на настроение – сейчас вот оно какое-то насмешливо печальное, бестолковое, безнадежное.

– Сможешь прийти сюда примерно к половине пятого? – спрашивает Черный, абсолютно уверенный, что с таким человеком-находкой определенно нужно не только покурить, но и выпить, и встретить вдвоем ночь со всеми ее свойствами эмоциональности и откровения – сейчас они немножко сдавленны утренней сонностью, еще не прошедшей.

– Я выбросила часы, – у Белой взгляд устраивает марафон, где старт – скрещенные на коленях руки Черного, а финиш – его глаза, – и совсем не слежу за временем.

У девушки на этот раз улыбка – ломаная линия, а свисающая челка – застывший снегопад, заменяющий настоящий, так близко: Черному почему-то даже не режет глаз.

– Не могу так просто тебя отпустить, – он говорит это, включив в тоне небрежность на максимум, а Белая усмехается сильнее и тушит сигарету о землю под ступнями.

– Это говорит мой новый знакомый Черный, и, знаете, он вякал, что не хотел знакомиться, – почти смеясь, девушка поднимается на ноги и наконец догадывается сунуть ладони в маленькие карманы куртки – как раз под размер её рук.

А у девушки-то фигурка совсем крошечная, её силуэт легко раздавить этими бетонными громадами, переплетенные электрическими и трамвайными проводами, будто паутиной. Черный вновь вступает в эту противную песочницу, при этом наблюдая за отдаляющейся тенью за полиэтиленовым ограждением. Про комплимент о мочалке он так и забыл, но зато спросил о глазах и предложил свои три варианта – Белая склонилась к последнему, улыбнувшись, как улыбаются падшие ангелы.

Черный не спешит делать выводы о воспитанности Белой сдерживать свои обещания, однако ближе к вечеру, когда серость неба постепенно стала склоняться к черному, её образ вновь возник перед глазами на том же выступе – ничего не изменилось.

У Черного ладони в грязи, а мысли в далеких краях вместе с ласточками, когда он сообщает об окончании своей работы и просит не ждать его на автобусной остановке, крикнув, что нет, никакого праздника (просто внезапная причина нерутинно закончить день).

Белая ждет его, прислонившись к стене ближайшего здания уже с сигаретой в зубах, и покачивает головой, сильно выделяющейся на фоне темнеющей улицы. Черный застает взглядом исчезновение её тени, пока подходит ближе, и думает, что время любимцев бессонницы официально открыто.

– Мне нужно зайти домой переодеться. – Говорит он девушке, когда они сближаются и Белая поднимает вверх глаза.

– Далеко?

– Не близко.

– Значит, прекрасный маршрут для прогулки, – кивает девушка и отрывает лопатки от холодного бетона. – Пошли.

Они идут по траектории горящих желтыми шариками в ночи фонарей; Черный немного уставший, с горящими руками и ломящей спиной, а Белая кажется выпорхнувшей из дупла, полной силами совой, только без грузного взгляда и уханья, а с усладой полу-улыбки и нелегкой походкой раненого изнутри человека.

Её слова кажутся Черному куда-то пропавшим дневным ветром, сейчас от него зашуршит мусор в тротуарных щелях и заскрипит жесткая кора нагих деревьев. Они не спрашивают про возраст, но Белая определенно его старше, это видно даже по глубине омутов в глазах и трещинкам в коже – невидимые, они покрывают её всего.

– Земля играет в лягушачий концерт, – усмехается она, когда их ноги практически полностью вязнут в местах без асфальта и освещения, а Черный вытягивает её на обочину из луж желтого цвета.

Луна не дает никакого света.

Тепло выветрилось даже из подкладок одежды, из собственной крови – тоже, Черный пытается об этом пошутить. Новая знакомая смеется, понимающе, несдержанно, предлагает завтра вместо «покурить» строить замки из песка: «Словно мы на каком-нибудь жарком пляже».

– Ненавижу тот песок, не знаю, почему, – качает головой брюнет, – он больше похож на грязь.

– Сейчас везде грязь, – отвечает Белая, навряд ли имея ввиду только слои под подошвами обуви.

Черный не возражает, ему вообще каждое слово Белой кажется верным. Эта девушка словно была слеплена из тающего снега, тумана утр, холодного запаха, мрака – и очень умело, – в неё впитали атмосферу происходящей с природой хмари. На ней печать брошенного, штамп испачканной тряпки, клеймо и знак качества человека резкого, но безобидного: очень легко сломить.

Черный вздыхает морозом и показывает на свои окна, чернеющие среди светящихся рам; Белая поднимает голову и заинтересованно смотрит, словно чьи-то куски стекла в стене ей всё расскажут о человеке.

– Я думаю, – произнесла он, – нужно ли нам куда-то идти? Твой дом может приютить двух скучающих и замерзших?

– Ты замерзла? – спрашивает её Черный, перебирая пальцами металл ключей.

Белая усмехается.