Февраль - кривые дороги

Михаил заставил Настю прочитать перед ним рассказ, это был, конечно, «На пороге», как перед аудиторией: громко, с выражением, четко произнося каждое слово. Зять был придирчив, свояченица — терпелива, и дело спорилось. Часа через два, когда Настя, учитывая все замечания, а главное, вполне осязаемо воображая перед собой деревенскую публику, снова старательно прочитала свой рассказ, Михаил воскликнул: «Браво!» — и репетиция закончилась.

Ехали на нескольких санях, закопав ноги в сено. Гривастые битюги из подсобного хозяйства комбината, гремя колокольцами, без понукания бежали друг за другом. В необъятной для глаза вышине, окруженная светло-дымчатыми облачками, луна не отставала от них.

В санях горланили песни, громко смеялись. Было весело. Настя больше разевала рот, нежели пела, помня Мишин не особенно лестный отзыв о ее слухе. Ей почему-то особенно не хотелось конфузиться перед кружковцами.

Клуб — обыкновенная деревенская изба, только побольше других — был переполнен. Ребятишки сидели на окнах и на невысокой сцене, притаившись по углам. Над сценой горели две лампы-«молнии».

Прибытие артистов встретили таким взрывом ликования, что у Насти перехватило дыхание.

Вступительным словом, кто они и откуда, Михаил открыл концерт. Зрители не скупились на аплодисменты, одобрительные выкрики. Стало жарко как в зале, так и на сцене. Артисты выходили с красными вспотевшими лицами, но это не смущало их, они, что называется, выкладывались, не щадя себя.

Последняя сцена — объяснение Онегина с Татьяной — имела особенный успех. Едва артисты предстали перед глазами публики: Евгений во фраке, с цилиндром в руках, Татьяна в шелковом платье до полу, с открытыми плечами, — как долго несмолкаемый гул восхищения прокатился по всем рядам. Мальчишки повскакали с корточек.

Воспользовавшись шумом в зале, Настя прошла за кулисы. Ее выступление было следующим.

На сцене уже ставили маленький столик со стулом, Михаил, придерживая одной рукой две половинки неплотно соединяющегося занавеса из бордового вытертого плюша, готовился объявить номер.

У Насти зачастило сердце.

— Друзья! — услышала она спокойный звучный голос зятя. — Я имею удовольствие объявить вам о несколько необычном выступлении. Дело в том, что ко мне из Москвы с завода приехала на каникулы сестра жены, стихи которой похвалил популярнейший поэт Демьян Бедный. Вам она прочитает свой рассказ. Итак: Анастасия Воронцова.

На сцене с тетрадкой в руке, в черном Мариином платье с белым кружевным воротничком появилась Настя.

— Здравствуйте! — несколько растерянно произнесла она.

— Здравствуй, здравствуй, доченька! — разными голосами, нестройно, но очень дружелюбно отвечал зал.

Настя села за столик, придвинула тетрадь к лампе.

Минут через десять, закончив чтение, которым Настя сама была довольна, разрумянившаяся, счастливая, она стояла перед зрителями и уважительно отвечала на их многочисленные, бесхитростные вопросы о том, самою ли ей написан от слова до слова этот рассказ, и если да, то пусть откроет секрет своего умения.

Девушка разводила руками.

— Рада бы, только никакого секрета нет!

— Кому дано таланта, а кому забыли отпустить — вот и весь секрет! — ответил за Настю местный избач, вызвав одобрительный смех.

— С первым успешным выступлением тебя перед колхозным слушателем! — поздравил Михаил Настю, когда ее отпустили со сцены, и, понизив голос, посоветовал: — Запомни его, оно пригодится тебе для будущих мемуаров!

Г Л А В А XXVII

После каникул девушки слетелись в родной барак отдохнувшие, с запасом новых впечатлений. Выговорив их в первый же вечер, быстро включились в привычный темп жизни: день — теория, день — практика. В свободные от групповых или комсомольских собраний вечера — красный уголок с шахматами, шашками, а то и пением под гармошку.

Клава Кузнецова верховодила среди поющих.

— Ну, затянули! — сердилась Настя, плотнее закрывая двери, чтобы почитать без помех. — А ты знаешь, — сказала она как-то подруге, — тебе давно пора сделать перед классом сообщение о работе «легкой кавалерии».

Клава стушевалась.

— Может, ни к чему? Я ведь с каждым в отдельности беседую... А перед всеми... не речистая я!

— Факты ты, надеюсь, сумеешь изложить?

— Поднатужусь, может, сумею... — пригорюнившись отвечала Клава, вытаскивая из тумбочки тетрадку, в которую заносила кое-что для памяти.

Больше всего у Клавы было придирок к учебному цеху, где не всегда аккуратно содержались рабочие места: опилки навалом, напильники разбросаны.

А однажды, произведя неожиданный налет на ящики с инструментом, Клава, несмотря на сопротивление хозяев, извлекла наружу старые шлепанцы, поношенные картузы, не считая разных, совершенно бесполезных железяк.

Этот хлам, выставленный напоказ с фамилиями владельцев на пришпиленных записках, долго потешал все ФЗУ, а затем был зарисован для стенгазеты.

С тех пор в ящиках поддерживался строгий порядок, но зато Клава не без основания считала, что кое-кто «из пострадавших» неизменно голосовал при обсуждении отметок за более низкий процент ее успеваемости.