Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

«Число восставших воинских частей растет с каждым часом. Можно утверждать, что почти весь Петроградский гарнизон за незначительными исключениями перешел на сторону революционного народа. Ежеминутно подходят к Таврическому дворцу все новые и новые части. Некоторые являются с развернутыми знаменами и оркестрами музыки. Их приветствуют имеющиеся в наличности депутаты Г. думы».

Речь А. Ф. Керенского.

«Перед подъездом Таврического дворца при большом скоплении рабочей и гражданской публики выстроились воинские части, к которым вышел депутат Керенский.

— Товарищи рабочие, солдаты, офицеры и граждане,— сказал депутат.— То, что мы все собрались здесь в этот великий и знаменательный день, дает мне веру в то, что старый варварский строй погиб безвозвратно. (Гул одобрения.) Мы собрались сюда дать клятвенное заверение, что Россия будет свободной! Клянемся! («Клянемся!» — все подняли руки вверх.) Товарищи, первейшая наша задача — организация. Мы должны в три дня создать полное спокойствие в городе. Я призываю солдат и офицеров к полному единению и доверию друг к другу. Я призываю офицеров быть старшими товарищами солдат. Знаете ли вы меня? Я депутат Государственной думы Керенский! (Возгласы толпы: «Знаем! Знаем!») Верите ли вы мне? («Верим! Верам!») Я призываю весь народ заключить сейчас один прочный союз против самого страшного нашего врага — против старого режима.— Свою речь А. Ф. Керенский закончил возгласом: — Да здравствует свободный гражданин свободной России!

Долго не смолкавшее «ура» было ответом на эту речь.

Во время выступления А. Ф. Керенского рядом с ним находились депутаты Чхеидзе и Скобелев».

Александр Федорович Керенский, 36 лет, адвокат, близок к партии эсеров, приобрел популярность выступлениями в IV Думе и на политических процессах. Через 4 дня — министр, через 6 месяцев — премьер-министр Временного правительства. После Октября боролся против Советской власти, в 1918 году эмигрировал во Францию, в 1940 году — в США, где и умер.

КЕРЕНСКИЙ. После выступления перед солдатской массой меня не покидало ощущение неудовлетворенности. К аплодисментам и восторженным возгласам я за свою долгую политическую карьеру достаточно привык. Причину этого настроения назвал Чхеидзе, чувствовавший, очевидно, то же самое, что и я.

— По-моему, они ждали от нас чего-то большего,— сказал он, когда со всей этой шинельной массой мы текли по коридорам Таврического.

— Но все-таки «ура» кричали дружно,— вставил Скобелев.

«Ура» они кричат всем — Родзянке, и Милюкову, и нам с вами.— Это замечание Чхеидзе как-то сразу вывело меня из дурного настроения и вернуло к правильному ощущению происходящего.

Этот год был равен для меня жизни... Вернее, вся моя предшествующая жизнь была лишь ступенькой к нему... Потом... потом имя мое стало достоянием истории, все остальное было уже неважно... С первых дней февраля я понял, что это моя революция, что только я смогу выразить все то, о чем мечтали поколения лучших людей России. Кто же еще? Этот толстяк Родзянко, боявшийся собственной тени? Гучков — с его прямолинейностью бретера и дуэлянта? Милюков, который, как аптекарь, взвешивал ежеминутно меняющуюся ситуацию и каждый раз обвешивал самого себя? Мой коллега Чхеидзе, больше всего на свете боявшийся прикоснуться к власти? Нет, они были не в счет! Надо было спешить. Такой благоприятный момент, когда в Питере не было ни одного из марксистских догматиков, мог больше никогда не повториться. Если хотите, Февральская революция победила только потому, что в Петрограде был я и не было Ленина. В этом бурлящем водовороте только я мог плыть к цели, твердо полагаясь на собственные силы. Нужен был лишь трамплин, с которого я мог бы броситься в эту стихию. И все эти дни я искал его... Искал, как «землю обетованную».

У Родзянко мы получили разрешение занять комнату бюджетной комиссии. По дороге нам встретились Гвоздев, только что вышедший из «Крестов», Гриневич, Капелинский, Соколов и еще кто-то. Когда мы расселись, бразды правления я уступил Чхеидзе, чтобы иметь возможность сосредоточиться на поисках единственно верного решения, которое позволит нам не плыть по течению, а оседлать этого бешеного и дикого скакуна, вырвавшегося на свободу.

— Товарищи,— начал Чхеидзе,— стихия выходит из берегов. Вы же видели, они совершенно неуправляемы... Могут требовать невозможное. Сейчас это самое страшное.