Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

Солдаты держались разно. Одни, более смелые и энергичные, чувствовали себя центром внимания и старались оправдать это своими рассказами о событиях. Другие, новые в политике люди, бородачи с винтовками, молча и сосредоточенно вслушивались и всматривались. Ноги скользили по полу, где грязь смешивалась со снегом. Был беспорядок. В дверь с улицы немилосердно дуло. Пахло потом, солдатскими сапогами и шинелями — знакомый запах обыска, который оставляли городовые в квартирах тех, кто сегодня поднимался на гребень волны.

В вестибюле, недалеко от входа, с левой стороны стоял длинный стол, около которого толпилось много военных. В центре я увидел Керенского, отдававшего какие-то распоряжения. Я подошел к нему. Он явно обрадовался моему появлению.

— Александр Федорович,— сказал я после взаимных приветствий,— необходимо срочно занять охранку и обеспечить целостность ее архивов.

— Вот и прекрасно! — воскликнул Керенский,— Берите машину, отряд и немедленно отправляйтесь. Выдайте ему оружие!

Я смутился.

— Александр Федорович, я человек глубоко штатский, а это дело военное. Я тяготею больше к политике... и желал бы принять участие в работе политических центров революции...

— Да, да, безусловно... Вы очень нужны. Провентилируйте обстановку...

По Екатерининскому залу в одиночестве ходил П. Н. Милюков. Вся его фигура говорила о том, что ему нечего делать, что он вообще не знает, что делать. До этого времени я был с ним совершенно незнаком, но считал его центральной фигурой, душой и мозгом всех буржуазных политических кругов.

Я подошел и отрекомендовался:

— Суханов-Гиммер. Ваш злейший враг,— в шутку прибавил я, желая с самого начала придать совершенно приватный тон нашему разговору.

— Очень приятно,— как-то не в меру серьезно ответил он.

— Скоро в 12-й комнате,— начал я,— соберется Совет рабочих депутатов.

— Вот как?! — обеспокоенно и удивленно сказал Милюков.

— Именно так. Победа восстания означает, что через несколько часов в руках Советов окажется если не государственная власть, то вся наличная реальная сила в государстве или, по крайней мере, в Петербурге. При капитуляции царизма именно Совет окажется хозяином положения. При таких условиях народные требования неизбежно будут развернуты до своих крайних пределов. Форсировать движение сейчас ни для кого уже нет нужды, оно и без того слишком быстро катится в гору... Попытка удержать народные требования в определенных пределах довольно рискованна, она может дискредитировать нас в глазах народа. И все-таки попытались бы сделать это, если только... Если нам удастся удержать движение в определенных границах, согласятся ли ваши круги взять власть?

— На каких условиях? — быстро спросил Милюков.

— Условия? Элементарная демократическая программа... Впрочем, об этом, я убежден, мы всегда можем сговориться...

Какую-то секунду Милюков колебался, но, видимо, решил, что открывать карты рано.

— Простите, но я не уполномочен,— и он развел руками.

Мне было достаточно. В этом ответе, как в капле воды, отразился весь наш либерализм с его лисьим хвостом и волчьими зубами, с его трусостью, дряблостью и реакционностью. Я прекрасно понял, что в эту минуту Милюков все еще надеялся на какое-то чудо. В решающий час, при свете высказанных мною элементарных соображений, у монопольного представителя прогрессивной буржуазии не нашлось иных слов, кроме жалкого лепета, и иных решений, кроме решения в момент революции действовать так же, как они действовали до революции, то есть без революции.

Николай Дмитриевич Голицын, 67 лет, князь, полтора месяца назад был назначен премьер-министром. Умрет в эмиграции.

КНЯЗЬ ГОЛИЦЫН. Днем 27 февраля для проведения заседания совета министров в Петербурге уже не было безопасного места. Несколько раз я напрасно обращался в градоначальство с просьбой выделить охрану для моей квартиры на Моховой. Пришли несколько солдат, но все это не внушало никакого доверия, и я решил открыть заседание все-таки в Мариинском дворце. Там, мне казалось, будет безопаснее.

Около дворца стояли два орудия, но солдат было пугающе мало. Внутри же дворца все оставалось на своих местах, как все годы перед этим... Двери перед нами распахнулись, и мы вошли в зал заседаний. Здесь все уже было готово к нашему приходу: бумаги на столе заседаний, начальник канцелярии Ладыженский на своем месте.

На заседание прибыли А. Д. Протопопов, П. Л. Барк, Н. Н. Покровский, М. А. Беляев, Н. А. Добровольский, Э. Б. Кригер-Войновский и кн. В. Н. Шаховской. Помню определенно, что в отсутствии были Н. П. Раев и И. К. Григорович (по болезни).

Совет никак не мог сесть за стол и приступить к занятиям. Мы ходили расстроенные, постоянно подходили к окнам. Указав на прибывшего С. С. Хабалова, военный министр Беляев предложил мне открыть заседание.