Февраль (СИ)

Побыть одной и разобраться в своих мыслях у меня не получилось. Помешала Франсуаза, как наседка вьющаяся вокруг меня с того самого момента, как я вернулась с допроса. Всё-то ей было интересно, всё-то хотелось разузнать, по большей части всякие глупости: как он посмотрел на меня после долгой разлуки? Каким тоном со мной говорил? Пожалел ли, что бросил меня восемь лет назад? Раскаялся ли, что женился на другой? Причём в её интерпретации это звучало так: «Я надеюсь, он пожалел?», «Я надеюсь, он раскаялся?»

Думаю, если бы я сказала, что Эрнест упал передо мной на колени и попросил прощенья за то, что сломал мою жизнь, Франсуаза поверила бы без малейших сомнений. Боже, я что, опять назвала его Эрнестом?

Нужно привыкать к подчёркнуто вежливому «мсье де Бриньон», ну или, на худой конец, «господин комиссар», ибо я всё ещё не разучилась вздрагивать, слыша это, казалось бы, давно забытое имя.

– Франсуаза, ты утомляешь меня своей пустой болтовнёй, – сказала я ей вместо ответа на сорок седьмой вопрос о том, как же, всё-таки, прошла наша встреча? На предыдущие сорок шесть я отвечала молчанием.

– Почему ты не хочешь об этом поговорить? – Обиженно поджав губы, спросила она.

– Потому что я уже вдоволь наговорилась об этом с Рене, – ответила я сурово, прекрасно зная, что как только я упомяну её брата, Франсуаза сразу умолкнет. И верно, она насупилась, скрестила руки на груди, и с куда меньшей уверенностью произнесла:

– Он, признаться честно, поразил меня… неудивительно, что ты его полюбила. Такой видный мужчина! Я видела его мельком, с лестницы. Он очень хорош собой.

– Ты не могла бы заткнуться? – Поинтересовалась я, недовольно глядя на неё из-под сдвинутых бровей.

– Я подумала, что ты захочешь поговорить об этом! – Обиженно воскликнула Франсуаза. А если Франсуаза повышала голос, значит, она и впрямь была взволнована. – Мы же подруги, в конце концов!

– Если тебе жизненно необходимо обсудить моих любовников, то давай начнём с Дэвида. О нём ты, помнится, так же истово хотела послушать в прошлый раз. Я могу рассказать тебе, как нежен он был, и как стонал от наслаждения, когда я доводила его до исступления своими бесстыдными ласками. Что ещё ты хочешь знать о нём? Сколько раз за ночь он мог делать это? Четыре. И, о да, Франсуаза, как ты и предполагала, обрезание в данном случае практически не играет роли! Разве что, он томил меня дольше, чем остальные?

Слушала она, разумеется, во все уши, да ещё и обе руки к груди прижала, как завороженная, словно я рассказывала ей не какую-то грязь, а очень интересную детскую сказку с неожиданным финалом.

А потом, чёртова неблагодарная негодяйка, в ответ на мои откровения заявила:

– Мне больше не интересно про Дэвида! Я хочу послушать про де Бриньона!

Нет, ну как вам это? Я поискала взглядом, чем бы таким тяжёленьким в неё запустить, но кроме антикварной вазы, расписанной под раннего Боттичелли, не нашла ровным счётом ничего подходящего. А вазу было жаль, красивая, изысканная. Я уже говорила, что у хозяина отеля был недурной вкус? Кажется, да.

– Поди прочь, Франсуаза, – устало произнесла я. Она пошла, только не прочь, а прямо ко мне, и, обняв меня за плечи, спросила очень тихо:

– Жозефина, скажи мне, ты в порядке?

– Франсуаза, чёрт возьми, меня лишь чудом не арестовали и не увезли в тюрьму, а ты спрашиваешь, в порядке ли я?! Разумеется, нет, что за идиотский вопрос!

– Я не об этом, и ты прекрасно меня поняла.

– Я не желаю обсуждать с тобой Эрнеста де Бриньона. Ни с тобой, ни с кем бы то ни было ещё. Я неясно изъясняюсь?

– Жозефина, девочка моя, я ведь за тебя волнуюсь! – С какой-то ну просто фантастической лаской и заботой произнесла она. Ещё бы назвала меня «Жози», как в тот раз, и я расплакалась бы от переизбытка чувств, несомненно.

– За меня не надо волноваться, – всё ещё недовольно ответила я. – И, Франсуаза, если ты спрашивала об этом, то – да, я в порядке. В полнейшем.

– Я надеюсь, – сказала она со вздохом. – Потому что по тебе ведь никогда невозможно ничего понять! Ты будешь улыбаться, а сама медленно умирать от боли, и уж скорее умрёшь, чем попросишь о помощи!

– А если ты знаешь об этом, то зачем тогда спрашиваешь? – Спросила я, невесело улыбнувшись ей. – Я ведь всё равно не отвечу, даже если что-то и не так.

– Я хочу, чтобы ты знала: если ты передумаешь, у тебя всегда есть жилетка, в которую ты можешь выплакаться! – Сказала она с чувством.

– Выплакаться! – Я улыбнулась теперь уже совсем по-другому, искренне. – Франсуаза, да ты хоть раз за всё то время, что знаешь меня, видела, чтобы я плакала когда-либо?

– Никогда, – не стала спорить она. – Это-то меня и пугает, Жозефина!

Как там говорил наш проницательный журналист? «Не обязательно всё время быть сильной?» А может, он был прав?

И вот в тот самый момент, когда я уж собралась, было, обнять мою любимую подругу и рассказать ей, как мне на самом деле плохо, и что, по правде говоря, держусь-то я из последних сил – как раз в этот самый момент в дверь мою негромко постучали.