Февральская сирень

Затем он узнал о двух картинах Альбрехта Дюрера — «Мужская баня» и «Женская баня». Первая была холодной, серой и скучной, напрочь лишенной эротизма. Вторая вызвала в нем воспоминания о ненавистных походах в баню с бабушкой, и он, содрогаясь в мучительных приступах рвоты, еле успел добежать до библиотечного туалета. Изображенные на гравюре голые бабы были ему омерзительны.

Пятнадцатилетний мальчик, он и сам не знал, зачем с таким постоянством ходит в зал искусств областной библиотеки, что пытается найти, но день за днем просиживал там часами, изучая историю мировой культуры и тему обнаженного мужского тела в ней. И нашел.

Купающиеся юноши. Первой картиной, которую он, затаив дыхание, увидел в одной из книг, стали «Купальщики» Фредерика Уокера. Очень скоро он уже знал, что написана она была в 1867 году и вызвала такой широкий общественный резонанс, что ей даже было посвящено несколько стихотворений. Купающиеся и играющие молодые люди, уже не мальчики, но еще не мужчины, были нежны, непосредственны и оттого особенно прекрасны. Он мог смотреть на них часами. Так же, как на купающихся парней на картинах Ханса фон Маареса, Людвига фон Хофманна, Саши Шнайдера и Макса Либермана.

Он завел отдельный альбом, который тщательно запирал в ящике стола, подальше от любопытных глаз бабушки. Туда он наклеивал репродукции этих картин, которые искал со страстью первооткрывателя, вырезал из редких журналов, перефотографировал на подаренный дедом фотоаппарат из книг по искусству.

Отдельным открытием стали для него картины «Ренуара юношеского тела» Генри Скота Тьюка. Его «Купальщики», «Августовская жара», «Рубин, золото и малахит» ласкали взор, вызывая смутные, но уже горячие желания.

Он вспомнил, как пару лет спустя плакал, роняя крупные слезы, точно такие же, как сейчас, когда увидел картину Магнуса Энкеля «Пробуждение». На ней на смятой, расхристанной кровати сидел голый юноша, такой же, как он сам. И смятение было написано на его лице, смятение человека, пробуждающегося не только от сна, но и от детской непосредственности. К тому моменту, как он увидел эту картину, он уже совершенно точно знал, что не такой, как все, что с этим ему придется жить всю жизнь, что ЭТО не принесет ему ни покоя, ни счастья, ни безмятежности, и внутренне смирился с подобной долей.

Уже будучи взрослым человеком, уже после того, как в его жизнь вошел восемнадцатилетний тогда Феденька Широков, угловатый, худощавый, с гладким бежевым телом, как загорающие молодые люди на картине Вернера Тома, он совершенно случайно, бродя по Интернету, который так кстати пришелся бы в его детских поисках живописных шедевров, наткнулся на Хоакина Соролья-и-Бастида.

Целая серия уникальных, неповторимых работ, объединенных под названием «Мальчики на пляже», снова заставила его плакать. Да что там плакать, рыдать! С этого момента он начал копить деньги, чтобы в отпуске путешествовать по музеям мира, где хранятся оригиналы этих работ. Испания и Германия, Великобритания и Голландия интересовали его только потому, что там можно было смотреть на «Мальчиков на пляже». Под репродукции этих работ, вставленные в дорогие дубовые рамы, он отвел самое почетное место в своей квартире.

Ему нравились юноши. Его возбуждали только юноши. Лет семнадцати-девятнадцати. Со смешной грацией жеребят на выпасе. Еще не знакомые с жестокостью жизни. Еще не опошленные. Еще не успевшие стать прокаженными под тлетворным женским дыханием, срывающимся с жирных накрашенных губ.

Он понимал, что не может позволить своим пристрастиям идти вразрез с законом. А потому был осторожен. Очень осторожен. Сначала он был вынужден довольствоваться эрзацем, взрослыми, готовыми к отношениям мужчинами, не подводящими его под Уголовный кодекс. Потом судьба подарила ему Феденьку. Тоже уже совершеннолетнего, но тощенького, скромного и совершенно забитого, ненужного ни себялюбивому отцу, ни строящей новую, свободную жизнь матери.

Феденька стал легкой добычей, доверчивый и нежный, он ласкал те струны души, которые отчаянно в этом нуждались, но взрослел на глазах, неотвратимо все дальше и дальше уходя за ту грань, за которой уже не было тонкой жеребячьей грации, от которой у Гоголина обрывалось сердце.

Конечно, он нашел выход. Он придумал усыновить юношу и выбрал Сашеньку, который в свои четырнадцать лет был точной копией мальчиков с картин Сорольи-и-Бастиды. Это было непросто — одинокому мужчине усыновить ребенка. Но у него получилось включить все свое обаяние, всю безупречную репутацию, чтобы добиться желаемого. Тот день, когда Сашенька вошел в его дом, он не забудет никогда. Четыре года он пестовал, холил и лелеял этого мальчишку, доводя его до совершенства. И позволил себе… лишнее только в день Сашенькиного совершеннолетия, не раньше.