Февральская сирень

— Именно поэтому я тебе и смею предлагать такое, — ответил он. — Леля, я не знаю, почему Гоголин из огромного числа юношей, которые учатся в лицее, выбрал именно Максима, но это и неважно. Из-за этой избранности Максиму угрожает реальная опасность. И она будет ему угрожать до тех пор, пока мы не обезвредим эту сволочь.

— Господи, за что! — В голосе Лельки послышались слезы. — Ну почему именно мой сын?

— А почему мой? — спросил Дмитрий очень тихо, но Лелька все-таки расслышала.

— Что именно ты предлагаешь? — спросила она, пытаясь уложить кольцами змею ужаса, прочно поселившуюся у нее в животе.

— Я предлагаю, чтобы ты позвонила Гоголину и сказала, что после победы Макса на олимпиаде поняла, что во время вашего разговора на вокзале была не права, и твоего сына действительно ждет большое будущее. И ты хочешь, чтобы Гоголин и дальше занимался с Максимом, тем более что уже в апреле состоится международная олимпиада, а к ней нужно готовиться всерьез. Ты извинишься перед ним и попросишь, чтобы уважаемый Александр Васильевич открыл твоему мальчику дорогу в науке. Я думаю, он обрадуется и тут же назначит Максиму дополнительные занятия.

Дальше Максим скажет, что в школе не может сосредоточиться и что ему очень понравилось заниматься у Гоголина дома. Они назначат занятия, один-два раза в неделю, на которые Максим будет ходить через Митинский пустырь.

— Нет! — против своей воли воскликнула Лелька.

— Леля, я буду всегда рядом. Я и Дик.

— Дик? Не Цезарь?

— Лелечка. — Несмотря на серьезность момента, Воронов засмеялся. — Я очень люблю твою собаку и признаю, что под моим чутким руководством она делает огромные успехи в боевой и политической подготовке, но Цезарь может напасть на преступника, только если у того в кармане будут лежать моченые яблоки. Да и то он его в лучшем случае зацелует, то есть залижет до смерти. Это ж такая добрая собака, что даже неприлично. Нет, я имею в виду именно Дика. Помнишь, как он сурово держал за причиндалы нашего друга из спортзала, когда мы с тобой охотились на догхантеров?

— Помню. — Лелька грустно улыбнулась, сглатывая тугой ком в горле. — И ты с Диком будешь провожать Максима на занятия?

— И встречать тоже. Естественно, незаметно для убийцы.

— А разве так возможно? Пустырь ведь открытый.

— Возможно. Меня этому учили. И Дика тоже. Максим ни на минуту не останется без присмотра. Я тебе обещаю.

— Мне очень страшно, Митя, — призналась она, глядя на него своими невозможными серыми глазами.

— Я знаю, — просто сказал он, прижав ее голову к своему плечу и укачивая, как маленькую.

— А мы Максиму расскажем? — спросила она, и Дмитрий понял, что она уже смирилась с неизбежным, приняв его как данность. На минуту он испугался той ответственности, которую взваливал на себя, и помотал головой, отгоняя не вовремя появившийся страх.

— Нет, любимая. — Он впервые произнес это слово, и она замерла, испуганной птичкой спрятавшись на его широкой груди. — Мы не будем его тревожить. Он должен вести себя естественно, чтобы ни Гоголин, ни убийца ничего не заподозрили.

— Митя, я все время думаю о том, что, скорее всего, этот нелюдь — мой брат. Как же так распорядилась природа, что уже во второй раз Широковы наносят вред моей семье? И если в прошлый раз мама была вынуждена грудью встать на защиту меня, брошенной отцом еще до рождения, то теперь я вынуждена грудью вставать на защиту своего сына от сына моего собственного биологического отца. Митя, это же чудовищно!

— В жизни много чудовищного, — ответил он, поглаживая ее по чудным волосам. — Но мы это обязательно поправим, Леля.

— Остается только надеяться, что мы не сделаем еще хуже, — тихо ответила она и, не выдержав, все-таки заплакала.

Разговор с Гоголиным оказался неожиданно легким. Совершенно зря по дороге в лицей Лелька нервничала и тщательно выстраивала фразы для начала беседы. К ее «явке с повинной» директор отнесся вполне благосклонно, ничуть не удивился, что она признает свою неправоту, принял извинения за резкий разговор на вокзале и сразу согласился заниматься с Максимом.

— Я рад, уважаемая Любовь Павловна, что вы вовремя одумались, — отеческим, чуть напыщенным тоном произнес он в ответ на ее смущенную тираду. — Максима действительно ждет большое будущее, и мне важно знать, что вы это понимаете. Ваш сын — уникальный молодой человек. Очень жаль, что вы воспитывали его без мужского влияния, и я буду рад, если смогу восполнить этот пробел.

На этом месте Лелька еле сдержалась, чтобы не «спеть», однако усилием воли заставила себя проглотить рвущиеся наружу слова. Ничего хорошего о «мужском воспитании» в исполнении Гоголина она не думала, но сейчас говорить об этом явно не следовало.

— С учетом приближающейся международной олимпиады мы будем заниматься два раза в неделю, — не заметив ее внутренних терзаний, продолжил Гоголин и полистал календарь, стоящий у него на столе. — Скажем, по вторникам и четвергам. Вас устроит, у Максима нет в это время других занятий?