Февральская сирень

Когда он понял, что в сердце Гоголина поселился Максим Молодцов, то совершенно озверел. Он физически ощущал, что с каждым днем все безвозвратнее теряет привлекательность в глазах своего идола. Он понимал, что они с Федей больше не возбуждают Гоголина, потому что неотвратимо удаляются от образов, запечатленных на его любимых полотнах. И осознавал, что очередное убийство уже ничего не изменит, но не мог остановиться.

— Если вы полагаете, что я сейчас пожалею этого ублюдка, то очень ошибаетесь, — выслушав эту историю, сказала Лелька. — Все причитания про тяжелое детство, отказ родителей, жизнь в детдоме не могут служить оправданием убийства четырех человек.

— Я вовсе не предлагаю тебе его жалеть, — пожал плечами Бунин. — Просто рассказываю.

— А он вообще как, вменяемый? — спросила Инна.

— Экспертиза показала, что да. Так что спрятаться от суда в «дурке» у него не получится. То есть нервы у него, конечно, расшатаны, и легкие отклонения есть, потому как совсем здоровый человек не убьет четверых молодых людей только за то, что в них вроде бы влюблен его половой партнер, но то, что он вменяем на момент совершения преступлений, это точно. Так что пожизненное ему светит, девушки.

— Если в камере не удавят, — философски заметила Инна. — А если я хоть что-то понимаю в этой жизни, то удавят обязательно.

— А Гоголин что говорит? — спросила Лелька, представив прямые, разделенные ровным пробором длинные волосы, тонкую оправу очков и почувствовав, как к горлу поднимается тошнота.

— Ничего не говорит. Плачет. Он и понятия не имел, что его обожаемый Сашенька на такое способен. Он у меня, конечно, никакой симпатии не вызывает, но смотреть на него жалко. Потерянный весь. Понимает, что и личная жизнь рухнула, и карьера, и репутация.

— А он понимает, что, кроме него, в этом никто не виноват? — довольно агрессивно спросила Лелька.

— Лель, человек не виноват в своих слабостях и сексуальных пристрастиях. Каждый имеет право быть счастливым. И он долгие годы делал все, чтобы его… м-м-м… особенности не сказывались на окружающих. В душе он, конечно, педофил, но ни разу в жизни к несовершеннолетнему не прикоснулся. Это факт. В конце концов, отклонения у его приемного сына вполне могли начаться и без факта совращения. Жизнь ему психику хорошенько поломала.

— Даже слушать не хочу. — Лелька зажала ладошками уши. — Гоголин мерзавец, а этот Сашенька — ублюдок, и все, что с ними происходит, вполне ими заслужено. Мне нет никакого дела до чужой половой жизни. Любой человек имеет право любить, кого хочет, если от этого никому не больно. Я не понимаю однополой любви, но я ее не осуждаю. Все, что происходит между двумя взрослыми людьми по их обоюдному согласию, — их личное дело. Но Гоголин — извращенец. И очень жаль, что его за это не накажут.

— Это в тебе пережитый ужас говорит, — упрямо гнул свое Бунин. — И Широков, и Гоголин-младший совершеннолетние. И писать на него заявление за дела давно минувших дней не будут. И вообще, человеком надо оставаться в любой ситуации. Заслуженное наказание каждый из них и так понесет.

Хлопнула дверь, пришел Максим.

— О, здравствуйте, — вежливо поздоровался он, увидев на кухне гостей. — А Митя не пришел?

— Как дела? — быстро перевела разговор на другую тему Лелька.

— Жесть! — Глаза Максима возбужденно засверкали. — Всем интересно, как меня чуть не убили. Аж язык опух рассказывать. А Гоголя нет, мам. Говорят, что он на больничном и заявление на увольнение написал. Что теперь с олимпиадой делать?

— Сам подготовишься, не маленький, — заметил Иван. — В институт ты уже, считай, поступил, так что справишься. Ладно, ребята. Мы пошли. Дел невпроворот.

— Пошли с Цезарем в парке погуляем, — вдруг предложила Лелька, закрыв за гостями дверь. — Я уже неделю на свежем воздухе не была. А вечером темно будет. Пошли?

— Конечно, пошли, — легко согласился Максим. Лелька подумала, что последние дни сын обращается с ней как с тяжело больной, стараясь предугадывать все ее желания, и ей стало стыдно. В конце концов, убивали его, а не ее.

В парке было малолюдно. Спущенный с поводка Цезарь радостно лазал по сугробам и охотно приносил веточку, которую ему кидал Максим. В воздухе пахло талым снегом и покоем. Как медный таз, сияло радующееся им солнце.

— Гай! Гай, старина, это ты? Иди ко мне. — Средних лет мужчина остановился неподалеку от них и радостно подзывал к себе Цезаря. — Гай, ну, это же точно ты! Ты что, меня не узнаешь?

Услышав голос и имя, Цезарь вдруг остановился на секунду и со всех ног понесся навстречу мужчине. Добежав, он прыгнул ему на грудь, чуть не уронив. Мужчина, охнув, на шаг отступил.

— Гай! Собака ты моя хорошая! Я ж тебя везде искал…

— Это ваша собака? — дрожащим голосом спросила Лелька. Застывший рядом Максим в ужасе смотрел на пса, радостно облизывающего лицо чужого человека.