Филарет Московский

А по Петербургу разнеслась весть: в Александро-Невской лавре появился новый проповедник!

Вскоре в стенах академии разразилась первая битва за чистоту православия. Архиепископ Феофилакт, как уже сказано, пользовался покровительством Сперанского, а тот привечал масонов. В 1810 году в академию впорхнул видный немецкий масон и одновременно протестантский священник Игнатий Фесслер. Ему дали читать восточные языки и философию. Протестант в православной духовной школе — это многие сочли необычным и даже привлекательным, студенты поначалу потянулись к Фесслеру. Но очень скоро стало ясно, что он проповедует весьма сомнительные мистические идеи, близкие к пантеизму, а то и вовсе к атеизму. В стенах академии чуть ли не составился антиправославный заговор. Преподаватель немецкого языка Отто Смольяно проповедовал протестантизм, а учитель французского де Бое — католицизм. В июне в масонскую ложу Фесслера вступил сам Сперанский. Но это не устрашило православных людей. Летом иеромонах Филарет, ректор Сергий и митрополит Амвросий подняли восстание. В итоге им удалось добиться увольнения и Фесслера, и де Бое, и Смольяно. Фесслера отправили в Саратовскую губернию, где ему разрешено было отныне лишь заниматься законотворчеством. Его курсы передали Филарету, а иностранные языки отныне преподавали русские учителя. Это был удар по Феофилакту, о котором позднее Филарет писал: «Какая бы порча была для целой Церкви, если бы такой человек был первым митрополитом!» И еще из позднейших воспоминаний Филарета: «Влияние Фесслера на своих учеников было обширно. Я помню, один студент вышел из академии без веры в Искупителя как Бога. Я ему при окончании курса не посоветовал идти в духовное звание, и он действительно вышел в светское; теперь уже и умер. Это был человек не без ума, но гордый! Фесслер изгнан после того, как подал конспект по древностям Восточной Церкви, где, между прочим, поместил выражение, что богослужение наше слагается из двух элементов: лирического и драматического. Конспект этот, писанный на латинском языке, поручено было ректором Сергием (я жил тогда под его покоями, и он по милости своей кормил меня) перевести мне, тогда инспектору. Впоследствии, при постигшем тогда Сперанского несчастии (который и был причиною вызова Фесслера), нашли у него тетрадь руки Фесслеровой: de transitu orientalismi in occidentalismum[2], где он доказывает, что Иисус Христос есть не более как величайший философ. Даже в предисловии к проповеди, говоренной им, когда уже он был суперинтендантом, раскрывал он мысль, что никогда не изменял он своего образа мысли о Иисусе Христе. Вот какого человека взяли для академии».

Суетная жизнь Петербурга по-прежнему оставалась для Филарета чуждой. Душа его общалась с ангелами, а здесь, на земле, приходилось наблюдать нечто такое, что вызывало лишь жалость — чем живут люди?! «К здешней жизни я не довольно привык и едва ли когда привыкну более, — писал он 5 января 1811 года священнику Григорию Пономареву. — Вообрази себе место, где более языков, нежели душ, где надежда по большей части в передних, а опасение повсюду, где множество покорных слуг, а быть доброжелателем почитается неучтивым, где роскошь слишком многого требует, а природа почти во всем отказывает, — ты согласишься, что в такой стихии свободно дышать могут только те, кто в ней или для нее родились».

На Пасху 2 апреля 1811 года Филарета ждал успех в глазах обер-прокурора Голицына. Следует признать, что при всем своем легкомыслии князь Александр Николаевич способен был меняться к лучшему и постепенно от веры в то, что человек должен только ловить наслаждения жизни, переходил к вере в Бога, чему способствовало чтение Библии. Как-никак, а ему, обер-прокурору Святейшего синода, пришлось открыть эту вечную Книгу. И он проникся ею. Читанная в Александро-Невской лавре пасхальная проповедь иеромонаха Филарета, подобная стихотворению, тронула сердце князя Голицына, он прослезился и, подозвав к себе Дроздова, поздравил его, а заодно высказал пожелание, чтобы ему почаще предоставляли возможность читать проповеди перед высокими собраниями.

А меж тем и в пасхальной той проповеди Филарет не щадил псевдохристиан:

— Что ж, если некоторые из нас ограничивают Пасху сед-мию днями веселия, не помышляя о непрестанном ко Христу приближении? Если упиваются от тука дому Божия, но не хотят и капли вкусить от горькой чаши Иисусовой? Если, вместо преимущественного над собою бдения, во дни святые предаются беспечности языческой, седоша людие ясти и питии, воссташа играти? Если среди торжества духовной свободы работают единой плоти; празднуя Пасху новую, остаются ветхими человеками; радуются о воскресении, а пребывают мертвы Богу? — Что будет таковой праздник? Ах, таковой праздник есть тело без души; и для таковых христиан — страшно, а должно сказать, — для таковых нет и воскресения Христова.