Филипп Август

– Точно так, ваше величество, – отвечал граф. – И он умоляет вас, если вы имеете к нему какую-нибудь привязанность, не отвергать его волю и покориться ей. Он знает…

Но голос графа исчез вдали, потому что королева свернула в другую аллею.

Герен повернул к лесу, когда послышался лошадиный топот множества всадников, скакавших по смежной аллее. Он заглянул в прогалину и, к величайшему удивлению, увидел Филиппа Августа, возвращавшегося в замок в сопровождении целого отряда кавалеристов. За несколько шагов до аллеи, где гулял его министр, король остановился и слез с лошади.

– Я пройду садом, – сказал он оруженосцу, передавая ему лошадь, – а вы ступайте городом, да осторожнее, чтобы жители не узнали о моем возвращении. Они замучают меня своими просьбами и жалобами по случаю интердикта, а так как я не могу исполнить их желаний, то уж лучше избегать встречи с ними.

Оруженосец с воинами удалился, а Филипп медленными шагами направился к садовой калитке. Он был задумчив, походка его была неровна и порывиста. Два раза он останавливался, сам того не замечая; наконец он сделал над собой усилие, чтобы оторваться от тяжелых дум, и воскликнул:

– Счастливый Саладин! У тебя нет изменников, которые возмущают счастье и раздувают раздор в государстве. Ты настоящий властелин, а я… я… Клянусь небом, я тоже буду властелином, даже если для этого придется сделаться мусульманином!

Он поднял глаза и увидел своего министра, идущего ему навстречу.

– Ах, это вы, Герен! Уж не интердикт ли выгнал вас из города?

– Нет, государь. Я пришел сюда затем, чтобы в уединении подумать о средствах, как бы положить ему конец. Вернись в город, – продолжал министр, обращаясь к своему пажу, – я провожу государя.

– Ну что скажешь, Герен: каково действуют эти гнусные бароны, эти бесчестные рыцари! – сказал Филипп, давая волю гневу. – После всех этих лживых клятв и хвастливых уверений, они покинули меня в минуту опасности и встали против меня! А эти трусливые, алчные прелаты перепугались при первом взмахе крыльев римского коршуна и бросают меня в бездну бедствий, которых сами были причиной. Но клянусь Богом, все они понесут наказание за свою измену. Да, все: прелаты и бароны! Я заставлю их почувствовать все зло интердикта еще больше, чем его испытываю я. Силу их кары я сумею повернуть для усиления моей власти. Их трусливость наполнит мою казну, их мятеж увеличит мои владения. Гурне уже покорен, и я при этом не потерял ни одного человека. Я запер шлюзы, и река превратилась в неудержимый поток, сокрушивший все: ворота, башни и стены. Половина Нормандии изъявила покорность без всякого сопротивления: и я возвращался бы счастливым и торжествующим, если бы в каждом городе по всем дорогам, через которые проходил мой путь, не раздавались стоны и ропот, возбуждаемый этим глупым интердиктом. Герен, они приносили своих покойников и клали их у моих ног. По обеим сторонам улиц лежали больные и умирающие с громкими воплями, требуя от меня утешений религии; меня преследовали их мольбы и проклятия! Это жуткое зрелище разрывает мне сердце.

– Верю, государь, и никак не желаю увеличивать вашу скорбь. Но не могу скрыть от вас, что с каждым вестником поступают тревожные новости. Везде открыто говорят о бунтах: народ восстает с оружием в руках.

– Где? – вскричал Филипп, и глаза его гневно сверкнули. – Отвечайте, Герен, кто осмеливается еще произносить слова бунта?

– Государь, в пятидесяти разных местах народ взялся за оружие и множество баронов прислали предостережения. Смирение и покорность забыты.

– Мы выступим против бунтовщиков, и клянусь честью, крепостные и бароны поймут, что у них есть властелин!

С выражением твердой решимости король Филипп сделал несколько шагов к саду, но вдруг остановился и, вынув из кармана письмо, подал его Герену, говоря:

– Я нашел это у себя на столе и не мог дознаться, кто положил. Странно, но у графа д’Оверня есть тайные враги.

Герен взял письмо и прочел следующие слова: «Государь, берегитесь графа д’Оверня и присматривайте за королевой».

Министру показалось, что почерк ему знаком и что это, должно быть, написано Жаном д’Арвилем.

Но он не успел еще ответить, как из сада послышался голос, в котором король тотчас узнал голос Агнессы Меранской.

– Королева здесь? Это Агнесса!

Его чело мгновенно просияло: улыбка счастья мелькнула на его губах, и он с живостью бросился к калитке, но вдруг остановился.

– Что это? Голос мужчины? С кем это она разговаривает, Герен, не знаком ли вам этот голос?

– Кажется, государь, – отвечал министр, глубоко встревоженный мыслью, что эта случайность способна подтвердить подозрение, возбужденное анонимным письмом. – Кажется, это голос графа д’Оверня.

– Вам так кажется? – воскликнул король, вспыхнув и гневно сверкая глазами. – Какая ей необходимость разговаривать с графом д’Овернем? Чего вы смущаетесь, зачем колебаться вам, который всегда бесстрашно говорит правду? Что это значит? Клянусь небом, я это выясню!

Вынув из кармана ключ, он быстро подошел к калитке.