Филипп IV Красивый. 1285–1314

Tous les accords, trêves baillées,
Qui en Flandre furent données,
De temps passé tout ce fit-il;
Aussi eut d'eux deux cents et mil
De livres, plus qu'on ne sait,
Dont de maintes parts on le hait[353].

Согласно общему мнению и мнению Жоффруа, Мариньи должен был востребовать с фламандцев за договор двести тысяч фунтов или даже больше! В качестве доказательства Жоффруа приводит повозки с фламандскими тканями, привезенными после перемирия на ярмарку в Экуи, организованную Ангерраном:

Et bien parut en cette année,
Car depuis que trêve fut baillée
Fut, à chars et à chariots,
À grands peines, à grands riots (disputes);
Quand ces choses furent ouïes,
Draps de Flandres à Escouy
Furent amenés à sa foire.
Si surent bien tous, et sans croire,
Que tel présent lui était fait
Pour la trêve qu'il avait faite.
Ce fait se passa en telle guise
À dommage, comme le devise,
Mais le profit eut Enguerrand
Qui avait l'olivier courant[354].

Несомненно, что мир в Маркетте стал последней каплей. Была собрана большая армия — опять же за счет налогоплательщиков, — которая должна была сотворить чудо. Но она вернулась, ничего не сделав, из-за "вероломства" Мариньи. Интересно, когда же прекратятся безобразия "коадъютора"? Дворяне чувствовали себя обесчещенными, по крайней мере, дискредитированными. В конце лета 1314 года в деревнях и замках было много разговоров, и люди начали объединяться в группы. Король не был виноват: Филипп Красивый, несмотря на свой тонко завуалированный деспотизм, извлекал выгоду из привязанности французов к Капетингам. Именно Мариньи и рыцари закона, подверглись нападению. Сеньоры не соглашались с тем, чтобы легисты обратили их в рабство. Последовательные девальвации монеты снижали их доходы. Многие обеднели из-за налоговых сборов и расходов, связанных с военными кампаниями, которые не приносили никакой пользы. Прежде всего, они не принимали усиление государственного контроля, верховенство центральной власти над институтами, которые действовали на протяжении веков и когда-то работали на их благо. Им не хватало именно независимости и привилегий. Когда-то они имели исключительное право на военную службу; Филипп Красивый распространил этот принцип на Третье сословие. Многие из них имели право на правосудие; не отменяя его, Филипп развалил его и сделал предметом обжалования в парламенте. Они были освобождены от налогов; Филипп забирал долю их доходов и даже капитала. Кроме того, бюргеры приобретали вотчины и стремились к дворянству. Но прежде всего их индивидуализм — а именно такую форму приняла свобода среди дворян — должен был уступить место авторитету королевских чиновников. Страх перед всеобщим равноправием заставлял их содрогаться. Они легче приняли бы требуемые от них жертвы, если бы смогли блеснуть в бою и создать себе славную репутацию. Но Филипп Красивый не любил войны, он предпочитал вести переговоры и заключать перемирия.

Знатные сеньоры потеряли еще больше, причем во всех отношениях. В прошлом короли привлекали их к принятию решений, доверяли им командование войсками, назначали их высшие государственные должности и поручали ответственные дипломатические миссии. Филипп Красивый использовал только мелких дворян и буржуа. Его администраторы и дипломаты были рыцарями закона. Он опирался на знатных феодалов и баронов королевства только в случаях крайней необходимости и для того, чтобы заручиться их поддержкой без споров. Он также ассоциировал Третье сословие с этими официальными представительскими собраниями. Что касается принцев королевской семьи и сановников двора, то они были точно так же приведены к послушанию и приручены, страдая от того, что их не слушают — или слушают так мало! — и, тем более, от благосклонности, которой так нагло пользовался Мариньи.

Что касается Третьего сословия, то, хотя оно еще не претендовало на политическую роль, хотя Филипп несколько раз созывал его депутатов вместе с депутатами духовенства и дворянства, оно не испытывало недостатка в причинах для недовольства. Все более тяжелые и повторяющиеся налоговые сборы, девальвация монеты, рост цен стали для него тяжелым испытанием. Оно не понимало, что налогообложение из периодического стало постоянным. Хроника Жоффруа Парижского возлагает ответственность за исчезновение "хороших обычаев", прежде всего на королевских чиновников, которые были лишь исполнителями, иногда слишком рьяными: