Однажды в какой-то газете меня назвали «великой актрисой». Стало смешно. Великие живут как люди, а я живу бездомной собакой, хотя есть жилище! Есть приблудная собака, она живет моей заботой, — собакой одинокой живу я, и недолго, слава Богу, осталось. Кто бы знал, как я была несчастна в этой проклятой жизни, со всеми своими талантами. Кто бы знал мое одиночество! Успех — глупо мне, умной, ему радоваться. Я не знала успеха у себя самой…
Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой славе гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит оттого, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, а в действительности все наоборот. Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость… Однажды после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою «славу».
Пастер: «Желание — великая вещь, ибо за желанием всегда следуют действие и труд, почти всегда сопровождаемые успехом». Что же делать, когда надо действовать, надо напрягать нечеловеческие усилия без желания, а напротив, играя с отвращением непреодолимым, — почти все, над чем я тружусь всю мою жизнь?
Я убила в себе червя тщеславия в одно мгновение, когда подумала, что у меня не будет ни славы Чаплина, ни славы Шаляпина, раз у меня нет их гения. И тут же успокоилась. Но когда ругнут — чуть ли не плачу. А похвалят — рада, но не больше, чем вкусному пирожному, не больше.
«Я не Яблочкова, чтобы играть до ста лет», — сказала Фаина Раневская, уходя из театра.
О здоровье и болезнях
Оправившись от инфаркта, Раневская заключила:
— Если больной очень хочет жить, врачи бессильны.
Раневская сообщила друзьям, что была «на приеме у врача ухо-горло-жопа».
Моя любимая болезнь — чесотка: почесался и еще хочется. А самая ненавистная — геморрой: ни себе посмотреть, ни людям показать.
Когда врачи поставили Раневской диагноз «камни в почках», она стала подписываться в письмах: «Ваша дама с каменьями».
— Как себя чувствуете, Фаина Георгиевна?
— Я себя чувствую, но плохо.
Здоровье — это когда у вас каждый день болит в другом месте.
Ночью болит все, а больше всего совесть.
Нет болезни мучительнее тоски.
Склероз нельзя вылечить, но о нем можно забыть.
— Вы заболели, Фаина Георгиевна?
— Нет, я просто так выгляжу.
Облысение — это медленное, но прогрессивное превращение головы в жопу. Сначала по форме, а потом и по содержанию.
Страшный радикулит. Старожилы не помнят, чтобы у человека так болела жопа…
— Фаина Георгиевна, какая у вас температура?
— Нормальная, комнатная, плюс восемнадцать градусов.
85 лет при диабете — не сахар, горевала Раневская.
О старости и одиночестве
Моя жизнь: одиночество, одиночество, одиночество до конца дней.
Я стала такая старая, что начала забывать свои воспоминания.
К смерти отношусь спокойно теперь, в старости. Страшно то, что попаду в чужие руки. Еще в театр поволокут мое тулово.
Ничто так не дает понять и ощутить своего одиночества, как когда некому рассказать сон.
Одиночество как состояние не поддается лечению.
Одиночество — это состояние, о котором некому рассказать.
Если у тебя есть человек, которому можно рассказать сны, ты не имеешь права считать себя одиноким.
Одиночество, это когда в доме должен звонить телефон, но звенит будильник.
Для некоторых старость особенно тяжела и трагична. Это те, кто остался Томом и Геки Финном.
В старости главное чувство достоинства, а меня его лишили.
Ребенка с первого класса школы надо учить науке одиночества.
Я как старая пальма на вокзале — никому не нужна, а выбросить жалко.
Узнала ужас одиночества. Раздражает болтовня дурех, я их не пускаю к себе. Большой это труд — жить на свете.
Старость приходит тогда, когда оживают воспоминания.
Теперь, в старости, я поняла, что «играть» ничего не надо.
Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости.
Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман (известная актриса, 1890–1976 гг. — Ред.) — и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала.
Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить! (конец 1970-х).
Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула.
Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек!
Старая харя не стала моей трагедией — в 22 года я уже гримировалась старухой и привыкла и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»
Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки… Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!