Философия футуриста. Романы и заумные драмы

Они подождали, пока пароход с Синейшиной отойдет, и взяли обратный следующий. Чулхадзе заявил, что уезжает на днях в Трапезунд и будет хранить постоянно память об их встрече. “Приятно найти человека, который не только знает такие чертовы дебри, но и умеет о них говорить”. Они сошли, Ильязд проводил Чулхадзе до туннеля, а потом, не желая идти через мост, проехал в раздумье и потеряв всякий признак хорошего настроения по набережной до Арсенала⁸, где подозвал лодку, чтобы переплыть на тот берег к вокзалу. Лодочник показался ему знакомым и в свою очередь рассматривал его пристально. “Говоришь по-русски?” – спросил Ильязд. – “Говорю”. – “Я тебя где-то раньше видел. Лаз?” – “Да, лаз!” – “В Трапезунде, нет в Ризе, нет, помню, в Пархале ты покупал золото”. Радости лодочника не было границ. “Эфенди, эфенди, – закричал он, путая турецкие слова с русскими, – инженер, мечеть, мерил, мерил, когда давно приехал в Константинополь?” – “Недавно, а ты?” – “Я после войны, нечего было делать, вернулся к лодочному делу, мы здесь на перевозе все лазы из Атины, Вице, Кемера. Эфенди, ты спрашивал много о лазах, здесь есть такие, которые еще говорят по-лазски, старики, знают песни, длинные песни, помнят еще наизусть, вот там, на той стороне, мы найдем нескольких, я тебя познакомлю, они тебе все расскажут, есть здесь столовые, где готовят лазы, можешь найти пирог, начиненный анчоусами, я помню, ты спрашивал. Я уже языка не знаю, говорил тебе, мать турчанка, но здесь много таких, которые знают”. (“Совпадение одно невероятнее другого, – подумал Ильязд, – только что проверил Синейшину, теперь проверим Чулху”.) – “Я плачу угощение тебе и всем твоим друзьям и время, которое вы потеряете со мной в кофейне. Я рад видеть лазов, я люблю лазов, во время войны я в английских газетах и в русских писал в защиту лазов⁹, и за это мне русские отказали в сотрудничестве. Я знаю, что нет народа поэтичнее вас. У вас, у тех, которые еще говорят по-лазски, нет письменности, и однако вы сочиняете поэмы в десятки строк, которые держатся на одной рифме, и на одной ножке ваши столы. Я тебе уже говорил, что я друг лазов и гюрджи, я рад буду видеть всех лазов, каких ты знаешь. Я долгое время подписывался в газетах Мживане, ты не знаешь этого слова, но те, кто говорят, так называют птичку, которая сидит на шарманке и вытаскивает билетики с предсказаниями”. – “Мживане, мживане, здесь есть один такой, ходит с шарманкой и чижиком по дворам, я тебе дам его адрес”.

У Сиркеджи они действительно нашли нескольких лазов, молодых и стариков, которых легко было узнать по их чалмам: обитатели берегов никогда не носили одну феску, а непременно обмотанную чалмой. Лодочник объяснил с жаром своим товарищам, кто был его пассажир, познакомил, и все отправились в первое попавшееся из многочисленных кафе.

Ильязд не мог бы сказать, сколько часов он провел там, слушая рассказы, песни, легенды и перебирая воспоминания о Ризе, Коне и Вице. Но когда темы стали истощаться, он попросил адрес шарманщика и пошел проводить лодочников. Перед тем как расстаться, он спросил старого знакомого: “Скажи, ты не знаешь такого Чулхадзе, или Чулха-заде, или просто Чулха из Трапезунда, который часто путешествует по стране?” Лодочник ничего не ответил, а обратился к соотечественникам. Они быстро заговорили между собой, восклицая: “Чулха, Чулха”. “Мы его знаем, – отвечал первый, – это плохой человек”. – “Что он делает?” – “Много плохого делает”. – “Но что же такого? Ты его знаешь?” – “Да, я видел его вчера и даже сегодня с грузинами”. – “Да, да, вот, вот. Вы можете мне сказать?” – “Он ввозит в страну оружие”. Лодочники переглянулись. “Нет, – отвечал первый, – они так говорят турецким властям, на деле они вывозят”. – “Куда?” – “Не знаем”. – “Вы же знаете!” – “Почему ты хочешь это знать? Говори тише”. – “Меня это не занимает, куда они вывозят и что в конце концов делают. Скажите, с ним работает такой большой, беловолосый, похожий на русского?” – “Да-да, синий”. (“Еще один, – подумал Ильязд, – как, однако, я глупо веду себя”.) “Прощайте, до скорой встречи”. И расплатившись с лодочниками, он отправился к Айя Софии.

Придя домой, он взял карандаш, бумагу и, чтобы подвести итог своим наблюдениям, нарисовал дерево, в корне которого написал: “Суваров”, потом “Синейшина”, потом зачеркнул “Синейшину” и опять написал “Суваров”. Нет, не все еще известно и не время делать схемы. Уже было ясно, что Суваров, Синейшина, Чулха и многие другие, кого он пока не знал, это одно и тоже, но чего они добивались от Ильязда, Ильязд пока понять не мог. Если бы здесь были какие-нибудь чувства, но чувств никаких здесь не было. Если бы Синейшина его ненавидел, он давно убил бы его, нет, он только негодовал, но потом забывал о своем негодовании, считая Ильязда ничтожеством. Разве не того же мнения держался Суваров, посылая ему в месяц двадцать долларов. И однако к чему хотели они прийти через ничтожество? И кто был здесь зачинщиком? О, невозможность решить вопрос, когда эти люди только и жили провокацией!