Философия футуриста. Романы и заумные драмы

“Ударите. Вот тоже нашли решение вопроса, как будто это вас подвинет вперед”, – он засунул руки в карманы и бросился в угол комнаты. Повернувшись с видом победителя: – Вы что же, воображаете, что, возясь с вами, я преследую какую-нибудь выгоду? Мне просто вас жалко, – подмечая и поднося раскрытую ладонь к лицу Ильязда: – Понимаете, жалко”. Ильязд, отшатываясь: “Оставьте меня в покое, – махнул рукой: – Порете чепуху”. Повернулся и хотел выйти. Но Суваров схватил его за плечо: “Ильязд, я предупреждаю вас в последний раз, остановитесь”. Ильязд обернулся, побледневший, разозленный, бессильный сдержать себя: “Суваров, если вы еще добавите, хотя бы позволите малейший намек по поводу моих личных дел, я сломаю о вас вот этот стул! Берегитесь обмолвиться по поводу женщины, которая мне нравится, я это не прощаю”. Суваров подпрыгнул и бросился опять в угол. “Что за дурацкий характер, что за больная печень! Я вовсе не собираюсь говорить о женщине. Женщина – это меня не касается”. – “К счастью для вас”. – “Но зато меня касается, – и он снова подбежал к Ильязду и, поднося к лицу Ильязда руку, уже растопырив пальцы, – это то, что вы, зная, что за историю затевает Синейшина, вместо того чтобы ему помешать, позволяете ему действовать безнаказанно, бросая на произвол судьбы ваших друзей”. Ильязд смотрел ошеломленный, не зная, что возразить. “Ах, теперь вы молчите, – закричал торжествующе Суваров, отступая на шаг, выпятив грудь и сложив на ней руки, – потому что вы во фраке, в ходу, в посольстве, а ваши нищие полуголодные друзья, которых не пустили бы даже на кухню этого здания, ищут вас по всему Стамбулу, задыхаясь от тревоги! – он поднял руки, словно выпустив когти, и зашипел: “Понимаете, задыхаясь от тревоги”. – “Какие друзья?” – “Ах, вот что, вы настолько очарованы, что уже ничего не помните, – засмеялся Суваров и, повернувшись, зашагал по комнате, покачиваясь от смеха. – А Яблочкова не помните? – скосил он рожу, глядя презрительно через плечо. И так Ильязд стоял, потупив глаза и ничего не отвечая. – Яблочкова, того самого. Со сморщенным личиком, нестриженного, небритого, с обсыпанным перхотью воротником, в выцветшей тужурке и с прожженными папиросой брюками? Яблочкова, несчастного, голодающего, с головой, напичканной сумасбродством, наивного, хватающегося за всякое “здравствуйте”, как за спасение? Яблочкова, которому вы наговорили черт знает чего, клялись в любви, в дружбе, не знаю еще в чем? Ах, вот ваше постоянное безответственное поведение! Подумали ли вы раньше, чем дать волю вашей привычке болтать, что взбредет на ум, что перед вами чувствительная душа, что ваши слова оставят в ней след и что следует быть бережным? Вспомнили вы за этот месяц, здесь среди балов и бутылок, о том, что он вас ищет, что он умирает от тревоги, что надежда встретить вас, отыскать вас – последнее, что осталось у этого сумасшедшего юноши?” – “Яблочков меня ищет?” – проговорил Ильязд по-дурацки. “Ах, вам это и не пришло на ум, очарованному, однако вы должны лучше знать, чем я, что вы ему наговорили, каких вы ему надавали оснований, чтобы вас искать. В Айя Софии только о вас и знают, что вы где-то в тени у долларов. Естественно, что Яблочков попал ко мне, когда стал искать, как бы подняться до недосягаемых высот. Он мне дал такой ваш портрет, что я, привыкший ничему не удивляться, был поражен, однако, как вы сумели очаровать его”. – “Суваров, если вы все это говорите, чтобы задеть меня и Яблочков для вас только средство, я вас поздравляю”. – “Здорово, отличная диверсия. Послушайте, это любопытно, сядем, разговор приобретает деловой характер, – Суваров отпрянул и обрушился на диван, Ильязд продолжал стоять, теребя ленту монокля. – Он мне вас обрисовал, как самого умного человека на земле, самого благородного, самого порядочного, с глазами, полными доброты и понимания, ах, чего он только не наговорил. Я не мог добиться ответа ни на один из ходячих вопросов: рост, цвет волос, цвет глаз, лицо, нос и прочее. Это для него не существует. Он даже не заметил, велики вы или малы, блондин вы или брюнет. Вы для него дух, бесплотный дух, гений добра, спаситель, ангел дружбы и еще черт знает что. Ха-хаха. Только когда он мне после получаса бесплотных описаний сказал, что вы проживали на улице Величества, я, несмотря на столь отдаленное сходство, понял, что это вы”. – “Что за смысл Суварову задевать меня”, – подумал Ильязд и посмотрел исподлобья на марочника. Но тот, словно поняв этот взгляд, продолжал, не останавливаясь: “Я не мог как следует понять, в чем дело, так как при всей словоохотливости Яблочков не пожелал выдать каких-то тайн, но я все-таки уяснил, что надвигаются какие-то события и ваше присутствие на Халках необходимо, что вы должны помочь вашими указаниями и прочее. Что дело не терпит отсрочки, что, если вы не появитесь вовремя, может случиться несчастье, что, и это заставило его особенно волноваться, он не понимает, как это вы, обнадежив его, бросили на произвол судьбы, и он, вступив на определенный путь, в виду вашего поощрения, не знает, что делать. Я обещал ему найти вас”. – “Это все?” – “До чего вы нетерпеливы, но только впустую. Если бы это было все, я бы просто послал вам записку или, еще проще, позвонил вам. Но это только начало”. – “Что же еще?” – “А Синейшина, теперь, вспомнив про Яблочкова, вы забыли про Синейшину, а когда вспомните про Синейшину, из головы вашей вывалится вновь Яблочков. Удивительное устройство. Вот что значит хвататься за все в жизни, разбрасываться, метаться из стороны в сторону, цвести пустым цветом. Ничего путного никогда из вас не выйдет, Ильязд. Выберите себе какую-нибудь область, какую-либо среду, дело и застряньте на них, вам необходимо застрять, иначе вторую половину жизни вы проживете так же ничего не сделав, как первую. Поверьте мне”. Ильязд подошел к Суварову и погрузился в диван со скучающим видом: “Я узнаю вечные наставления моих родителей”. Лицо Суварова просияло. “Вот видите, это только доказывает, что я прав. Тысячу раз прав. И что я забочусь о вас, как родной отец”. Смелость марочника (дал всего пятьдесят долларов, а воображает), который не раз заявлял, что ничего не признает, кроме дела (а он не бросался из стороны в сторону, это несомненно), выводила Ильязда из себя. Но он уже успел успокоиться, разговор затягивался и поэтому стрелы Суварова уже не попадали. “Вернемся к Синейшине. Откуда вы знаете, что он провокатор?” – “Вы же сами мне рассказали во время нашей первой встречи”. – “Я только высказал предположения”. – “Этого достаточно”. – “Но какая связь между Синейшиной и опасениями Яблочкова?” – “Я думаю, что если на острове Халки затевается какое-нибудь дело тревожного характера, то, очевидно, это не коммерческое предприятие и не организация кружка молодых поэтов. И Синейшина должен быть в курсе этого дела. А так как он провокатор…” – “Все эти выводы очень милы, Суваров, но незачем щеголять вашей логикой, – отрезал, вставая, Ильязд, довольный возможностью перейти в наступление. – Вы знаете лично Синейшину?” – “Я знаю его как моего клиента, продавшего мне немалое количество денежных знаков, вывезенных им из России, и знаю его как русского и под русским именем Белоусова. Да и все, кого я знаю, знают его как Белоусова, вы один только как Изедин-Бея, прозванного в плену Синейшиной”. – “Не я один знаю его за турка, напротив, я знаю немало лиц, которые знают его только как Изедин-Бея, прозванного в плену чем-то вроде Голубого”. – “Тем лучше, но так как вы единственный из моих знакомых, который может его разоблачить или во всяком случае помешать его козням, так как у вас должны быть доказательства, что он турок, и так как Яблочков должен быть у него в лапах, как и все остальные наивные русские, то я должен обратить внимание на вашу обязанность”. Ильязд был в отчаяньи. Что за сила была у этого Суварова, с какой простотой он обезоруживал, гнул, заставлял сдаваться, признать собственное бессилие! Ильязд упал в подвернувшееся кресло, изможденный и конченный. И вдруг он вскочил, хватаясь за какую-то неопределенную возможность: “Вы лжете, я убежден, что вы лжете, что все это подстроено, хотя и не могу поймать вас. Почему в тот вечер на крыльце вашего омерзительного вертепа вы захлопнули дверь тотчас, когда увидели, что Синейшина стоит на улице, разглядывая театр?” – “Послушайте, у вас отвратительный характер и вы щеголяете, наоборот, полным презрением к логике. Белоусов – мой клиент, которого вы знаете за Синейшину. Что вы его мне разоблачили, это мне весьма ценно, я вам за это признателен, но мне невыгодно, чтобы Белоусов знал, что я знаю, что он Синейшина. Вот почему я вас и покинул. Это просто, не правда ли?..” Портьера открылась, и на пороге появилась Езабель. “Ильязд, наконец я вас нашла, почему вы скрылись? – она подошла к нему, взяла его за плечо, не замечая Суварова. – Что с вами, вы огорчены?” – “У меня был неотложный разговор, простите, но теперь я к вашим услугам, – ответил Ильязд, мгновенно успокоившись и решив покинуть Суварова, не представляя девушки этому торговцу живым товаром. – Пойдемте”. Он подал Езабель руку и направился к выходу. Но Суваров не напрасно пообещал, что это не все. “Яблочков будет у меня завтра, – громко отчеканил он, не вставая с места, – что я должен ему ответить?” – “Простите, – ответил, Ильязд, полуобернувшись, – я занят”. – “Хорошо, я передам ему, что он может умирать, как хочет”. – “Простите, Езабель. Я вас прошу ничего не передавать, я не нуждаюсь в вашем посредничестве”. – “Ха-ха, вы здорово играете в ядовитое сердце. А на самом деле, я знаю, оно разрывается от беспокойства за Яблочкова”. И вдруг произошло то, чего Ильязд менее всего ожидал, но что широкая улыбка Суварова определяла, как давно жданное им событие. Езабель, оставив Ильязда, подошла к Суварову в бешенстве: “Мистер Суворов¹⁶, если мистер Ильязд не знает, с кем у него дело, то я принуждена буду предупредить его, так как я вас достаточно знаю!” – “Пожалуйста, мисс Езабель”, – спокойно ответил Суворов, вставая. “Вы его знаете?” – удивился Ильязд. “Да, я достаточно его знаю и убеждена, что он собирается и вас вовлечь в круг своих темных дел, как он пытался втянуть моего отца”. – “Мисс Езабель, ваш гнев заставляет вас говорить безрассудно, – запротестовал Суворов, – разве в том деле, которое я предлагал вашему отцу, было что-нибудь предосудительное, караемое законами уголовными или нравственными? Вы внушаете мистеру Ильязду довольно странные идеи на мой счет!” – “Я вас тоже знаю, Суваров, – оборвал Ильязд, – я знаю, в какие предприятия вы помещаете капиталы”. – “Я помещаю их всюду, где они способны расти, так как они должны расти, но я не совершаю ничего постыдного или преступного”. – “Есть ценности, которыми не торгуют, на которых не наживаются, – упрямо пробурчала Езабель, топнув ногой, – вам это непонятно, торгующему в храме, но тем хуже для вас. Но я полагаю, что вопрос исчерпан. Ильязд, идемте”. – “Мисс Езабель, – торжествуя, вскричал Суваров, – вы противоречите себе. Ибо если вами руководит нравственность, то можете ли вы продолжая убаюкивать Ильязда, позволите ему бросить на произвол нищего и больного друга, которому он надавал столько обещаний и который погибнет без его заступничества?” – “Суваров, что за шантаж?” – закричал Ильязд, но Езабель была уже сломлена. Она готова была плакать. “Ах, оставьте мне Ильязда, на что он вам, оставьте его в покое, мир велик, помещайте ваши капиталы куда хотите, но оставьте в покое нас. (С ударением на нас.) Я все знаю, я все слышала, я знаю, что это подстроено, что если Яблочков умирает, то из-за вас, из-за вас, из-за ваших козней. О, идемте, идемте отсюда, Ильязд, я не могу устоять от этого искушения, я не могу вам запретить спасать ваших друзей и однако должна запретить, ах, вы мой, вы наш, вы должны остаться с нами, иначе вы погибнете совместно с другими, вы не знаете силы этого человека, бежим, бежим отсюда!” – она умоляла, подойдя к Ильязду вплотную, почти прижавшись к нему, став между ним и Суваровым, словно желая заслонить лицо Ильязда. Но Суваров, направившись к выходу, приподнял портьеру и бросил: “Я вас покидаю, прощайте, все это слишком трогательно. Ильязд, мой вам совет, не будьте такой невыносимой тряпкой. И вот вам ключ загадки”. – “О, нет, не смейте”, – закричала Езабель, не оборачиваясь и почти заслоняясь от удара. “Не я один здесь комедиант, – продолжал Суваров сухо и настойчиво, – не забудьте, что мисс Езабель дочь другого, также покинутого вами друга, Озилио”. И он исчез, оставив бесчувственную Езабель и дураковатого Ильязда.