Философия красоты

– Я не допущу. – Он сказал это так серьезно, что я поверила. Взяла и поверила в то, что этот маленький милиционер, похожий на Айшу, как родной брат, не допустит, чтобы меня убили.

– Спасибо.

– Не за что.

Мы еще долго сидели и разговаривали, о нем, о его сестре, которая мечтает сделать карьеру репортера и обожает скандалы, о ее муже, обо мне, об Аронове… И черт побери, мне нравился этот вечер и эти разговоры.

Два с половиной года до…

Встречу Адетт назначила в кафе и, как водится, опоздала. Ну, конечно, теперь она могла позволить себе опаздывать куда угодно. Мадам Демпье будут ждать, трепетно надеясь, что она не передумала. Серж не нервничал: он заказал себе коньяку и сидел, наблюдая за суетой. Люди вечно куда-то спешат, что в Санкт-Петербурге, что в Москве, что в Париже. Все крупные города похожи друг на друга: постоянная спешка, постоянная нехватка времени и каменные стены. В Париже, правда, не в пример чище. А Москва? Что с ней стало? Слухи о большевиках ходили самые разные, русскую революцию то сравнивали с французской, то, напротив, клялись, что в годы правления Конвента не проливалось столько крови.

Хорошо, что они успели уехать прежде, чем большевики закрыли границы. Мечтатели продолжают бороться, надеясь образумить чернь, но вести, долетающие до Парижа, свидетельствовали об одном: русский бунт подавить не удастся. Он уже давно перестал быть просто бунтом и превратился в нечто большее. Поговаривали про новый строй, идеальное общество без знати – боже мой, неужели кто-то верит, что такое возможно – без угнетенных и обиженных.

Свобода. Равенство. Братство.

Сидя в кафе думать о громких словах было забавно. Толпа при любых правителях останется толпой. Нет, правильно они сделали, уехав из России. А остальное? Неужели все остальное тоже правильно?

Лучше размышлять о революции и большевиках, чем о собственном прошлом. Не так больно.

Адетт идет, точнее летит над мостовой, эта походка – такое же чудо, как сама Адетт.

– Ты уже здесь? Здравствуй. – Садится за столик, поправляет шляпку – настоящее произведение искусства, стоит, должно быть, немало.

– Соскучился? Ну, поцелуй сестричку. – Адетт с готовностью подставляет щеку. Ноздри щекочет запах лимона и гортензии, кожа мягкая, бархатистая… Она отстраняется и с легким укором замечает.

– А ты все никак не успокоишься. Веди себя прилично, Серж.

Это все, что она хочет сказать. Веди себя прилично. Но как? Откуда взять силы на приличие, когда запах ее духов парализует, когда земля качается под ногами, словно палуба того дряхлого судна, на котором они вместе убегали из России, когда знаешь, что ее губы, ее волосы, ее глаза, ее тело принадлежит другому только потому, что у этого другого есть чем заплатить за внимание Адетт.