– Как вы думаете, папа поправится? – Вопрос-ловушка, доктор Дювандаль выразился однозначно: надежды нет, и Мике об этом хорошо известно. Более того, Мика, презрев приличия, осмелилась заговорить о похоронах. Сержа тот разговор позабавил, но вот остальным домочадцам подобная заботливость пришлась не по нраву.
– Мне так хочется, чтобы он поправился. – Горячее бедро прижимается к ноге, горячее дыхание лезет в ухо, горячая ладонь касается шеи. – Серж, не молчите, мне так страшно…
– В доме безопасно.
– Не знаю… Ваше сестра… Она так странно себя ведет. Ею из полиции интересовались.
– Разве?
– Да-да, – спешит уверить Мика, – интересовались. Спрашивали, кому папа завещал состояние, ей или нам. А я не знаю, что ответить, а вы, Серж, знаете?
– Нет.
– Ложь. – Микина ладошка сползает на грудь, коготки игриво царапают кожу, а дыхание становится тяжелым. Мика трется о бедро, словно загулявшая кошка о спинку стула, влажные губы, влажное, вспотевшее тело, влажные от похоти глаза. А, пожалуй, в этом что-то есть.
Алан пользовался Адетт, а Серж воспользуется Микой. Она тонко взвизгивает и, понимая, где находится, сама закрывает рот, а еще пыхтит и пытается разыграть невинность.
Дура.
Серж не испытал ни облегчения, ни удовольствия, ничего. Еще один маленький эпизод в большую книгу мести. Жаль только: Алан спит, ему бы понравилось. Он бы понял, каково это жить, зная, что твоя женщина принадлежит другому.
Мика стыдливо кутается в пеньюар и шепчет что-то относительно завещания. Вдвойне дура. Серж понятия не имеет, что в завещании, об этом надо спрашивать Адетт, но она не расскажет, она никогда не выдает чужих тайн. И Мика, отчаявшись, уходит.
Снова тишина, слабое дыхания Алана, и скрип открывающейся двери.
– Серж?
Адетт? Ей тоже не спится? Или Адетт соскучилась? Может, взревновала? Сержу хотелось бы почувствовать на себе ее ревность, к тому же ревность означала бы возрождение чувств. Адетт садится рядом, на то же место, где еще минуту назад сидела Мика. Это совпадение будоражило.
– Чего она хотела?
– Кто?
– Серж, не притворяйся, будто не понимаешь, о ком спрашиваю. Мика. Чего она хотела?
– Догадайся сама.
– Маленькая шлюха, – беззлобно отмечает Адетт, – дрянь похотливая, вся в папочку. А еще чего?
– Тебе мало?
Ее спокойный, даже равнодушный тон, разочаровывает. В голосе нет ни ревности, ни раздражения, ничего. Адетт хорошо научилась скрывать чувства.
Да и остались ли они, чувства?