Философия обмана

Добродетельный обман связан лишь со словесной ложью. Платон спрашивает: «Словесная ложь бывает ли иной раз для чего-нибудь и полезна, так что не стоит ее ненавидеть? Например, по отношению к неприятелю и так называемым друзьям? Если в исступлении или безумии они пытаются совершить что-нибудь плохое, не будет ли ложь полезным средством, чтобы удержать их? Да и в тех преданиях, о которых мы только что говорили, не делаем ли мы ложь полезной, когда как можно более уподобляем ее истине, раз уж мы не знаем, как это все было на самом деле в древности?»⁸³.

Платон отвечает на эти вопросы утвердительно. Лишь Богу ложь никогда и ни в чем не может быть полезной, «любому божественному началу ложь чужда»⁸⁴. Для человека же она бывает полезной «в виде лечебного средства»⁸⁵. Поэтому «такое средство надо предоставить врачам, а не-сведующие люди не должны к нему прикасаться»⁸⁶. «Уж кому-кому, а правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих сограждан -для пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать. Если частное лицо станет лгать подобным правителям, мы будет считать это таким же - и даже худшим - проступком, чем ложь больного врачу...»⁸⁷.

Мы привели почти все высказывания Платона, касающиеся добродетельной лжи. Они допускают, конечно, различные интерпретации. Однако все же бросается в глаза следующий слабый пункт позиции Платона: асимметрия в информационном контуре «правитель-граждане». Легко показать, что эта асимметрия, допускающая ложь правителя и исключающая ложь граждан, не поддается рациональному обоснованию. Ведь правитель - не Бог, а человек и, следовательно, подвержен человеческим слабостям и недостаткам. Нетрудно представить себе такие случаи, когда частное лицо лжет правителю, который, будучи в состоянии исступления, способен «совершить что-нибудь плохое» для государства и тем самым частное лицо предотвращает это «плохое». Мыслимы и многие другие случаи, противоречащие позиции Платона. Например, когда правитель, руководствуясь интересами государства, обманывает нижестоящего правителя, а тот, в свою очередь, лжет ему, тоже руководствуясь интересами государства. Чаще всего мы имеем дело не с ложью правителя, а с ложью многих правителей, объединенных в иерархически организованную систему (которая включает правителей одного ранга, способных и вынуждаемых лгать друг другу). В такой ситуации, если следовать Платону, остается только одно: признать право лгать лишь за вышестоящим правителем. Однако все это придает качеству добродетельности еще большую проблематичность, чем во всех уже рассмотренных разновидностях добродетельного обмана.

Во-первых, это качество здесь сводится исключительно к пользе (государства), т.е. определяется сугубо прагматическими критериями. В плане этической оценки подобные обманные действия в лучшем случае остаются неопределенными, но чаще всего они вступают в противоречие с нормами нравственности.

Во-вторых, трудно дифференцировать личные интересы правителя и интересы государства, ибо чаще всего они переплетаются слишком тесно, не говоря уже о том, что сплошь и рядом правители выдают свои интересы за государственные (даже малейшие амбициозные интересы Сталина, его прихоти, капризы тотчас же изображались как высшие государственные интересы). Можно указать примеры, когда ложь правителя преследует личный интерес, но это отвечает и государственному интересу. В таких случаях, однако, вряд ли допустимо говорить о добродетельном или благонамеренном обмане. Вспомним Талейрана, который искусно обманывал своих контрагентов, что позволяло ему получать от них огромные взятки, но вместе с тем заключать с ними выгодные для Франции договоры.

Выходит, то, что определяется как польза государству, может достигаться и путем самой низкой лжи, лицемерия, вероломства. Качество добродетельности обязательно предполагает этическую координату. Если эта координата устранена, то тем самым полностью утрачивается возможность оценки добродетельности, в том числе и того, что называется добродетельным обманом.

Это обстоятельство было четко зафиксировано еще Монтенем, который недвусмысленно выступал оппонентом Платона: «Меня часто охватывала досада, - писал он, - когда я видел, как судьи, стараясь вынудить у обвиняемого признание, морочили его ложными надеждами на снисхождение или помилование, прибегая при этом к бесстыдному надувательству. И правосудие, и Платон, поощрявший приемы этого рода, немало выиграли бы в моих глазах, предложи они способы, которые пришлись бы мне более по душе. Злобой и коварством своим такое правосудие, по-моему, подрывает себя не меньше, чем его подрывают другие»⁸⁸.