Философия Пауэлла и Прессбургера

Лермонтов разбивает своего «плотского» двойника в отражении в зеркале, и христианский посыл фильма обнаруживается в том, что персонаж борется с сексуальным желанием и желанием видеть духовное в женщине, в результате чего он приходит к полному отказу от секса, оставляя женщину в искусстве, где ее воля к жизни будет превращаться в волю к смерти, как ему бы того хотелось.

Фрейд выступает как философ и как писатель; он интересен, главным образом, своим языком, тем, как он излагал мысли. Его рассредоточенная мысль была важным отличием между Шопенгауэром и психоанализом; Фрейд уже открыто говорит, что «заходит на территорию Шопенгауэра», когда начинает рассуждать об инстинкте смерти как основополагающем начале в работе «По ту сторону принципа наслаждения».

Вообще-то воля у Шопенгауэра означает творческий процесс, и можно вывести идею мира как творчества из нее, а также в соотнесении с психоанализом. Фрейд оказался первооткрывателем в том смысле, что мир как творчество упирается в двойное определение воли, которое дает двойное понимание творчества. И так как творчество – это понятие динамическое, не перестающее быть в движении, то если мир не является формой одного творчества, он становится формой другого.

Толчком для выхода работы Отто Ранка «Двойник» (1914) cтала кинокартина «Пражский студент» 1913 года. Оригинальным было то, что в 1914 году автор, последователь фрейдистской школы психоанализа, выбрал в качестве отправного пункта кино. Это один из первых случаев, когда кино и психоанализ пересеклись. Ранк называл этот фильм «самым внушительным и психологически глубоким рассмотрением нашей темы».

Книга начинается с подробного пересказа сюжета, придуманного писателем Гансом-Хайнцем Эверсом. Бедный студент Балдуин, отчаявшись завоевать сердце прекрасной графини, заключает договор с ростовщиком Скапинелли, по которому тот обещает озолотить его в обмен на всё, что Скапинелли пожелает забрать из его комнаты. Балдуин думает, что тот у него возьмет его шпагу, но не знает, что соглашается на сделку о продаже души. Двойник выходит из зеркала в людской мир и ввергает Балдуина в разные неприятности. В конце, выстрелив в зеркало, герой умирает.

Двойник как репрезентация либидозных устремлений всегда представляется чем-то темным и находящимся по ту сторону морали. Если двойником всегда является объект-либидо, другой человек, то субъектом, который ему противоположен, выступает внутренняя сущность – глаз.

У Пауэлла в «Красных башмачках» есть внутреннее «я» – это художник, «убивающий» женщину (Викки не способна сопротивляться силе красных башмачков и падает под колеса поезда) в своем собственном стремлении к смерти.

Двойник – не что-то такое, что может встретить каждый человек в обычной жизни.

Что же тогда означает этот литературный образ?

Двойник – это не какой-то другой человек; это ты сам.

С точки зрения воли к жизни, это любые отрицательные устремления, и именно это двойник и означает в «Красных башмачках»: сексуальное начало, с которым мужчина встречается на своем пути, когда от возвышенной любви юности переходит к восприятию материального в женщине.

Кант. «Основы метафизики нравственности» (1785).

Кант в этой работе хотел вывести моральный закон, который он назвал «категорическим императивом», не из эмпирического, а из чистого познания.

Кант не проводит ясной параллели между категорическим императивом и вещью-в-себе.

По Канту, человек должен поступать «только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом».

Шопенгауэр вступил в полемику с Кантом в своей работе «Об основании морали» (1840).

Скачок от Канта к Шопенгауэру не проявляется ярче где-либо, чем в понимании морали, которое преодолевает категорический императив в поисках другой основы, заложенной имплицитно и неотъемлемо в самом человеке.

Потому, для того чтобы указать на существование «истинного, коренящегося в нашей сущности и бесспорно действительного морального принципа человеческой природы», Шопенгауэр отрицал категорический императив на основании недоказанности долженствования, принявшей позднее у последователей Канта формы профанации.

Шопенгауэру не нравилось, что категорический императив Канта превращают в «нравственный закон», присущий нашему разуму.

Претензия Шопенгауэра заключалась в том, что Кант оперирует словами «закон» и «долг», выводя их не из понятия вещи-в-себе, а из эмпирической реальности, ибо по Шопенгауэру моральность – это проявление воли.

Шопенгауэр утверждал, что категорический императив Канта есть гипотетический императив и представляет собой лишь переложение теологической морали, где кантовское «поступай всегда по закону, которого желаешь для всех людей», есть не что иное как выполнение воли Божьей.