Философия поэзии, поэзия философии

По крайней мере, возблагодарим Гегеля за постановку вопроса о нерасторжимости сокровенно личного, коммуникативного и общественного в человеке, а также прислушаемся к его опасениям по части дальнейшей (для его времени дальнейшей!) исторической эволюции Европы. Да только ли Европы?

Гегель настаивает на объективной потребности взаимной гармонизации мысли и внутреннего мipa человека, с одной стороны, и исторических судеб народа – с другой. Только вот не абсолютно такое настояние. Ибо, согласно Гегелю, культ «народного духа» – коррелят всего того, что лишено подлинной личной духовной концентрации, коррелят смертно-естественного, «рассеянного», расслабленного в человеке и в Бытии[541]. Не состоявшиеся в самих себе и торопящиеся слиться с массами личности едва ли способны состояться как народ. Так что из глубины наполеоновских времен философ как бы предупреждает нас об унизительности и бесперспективности всех этих разгоряченных националистических и народнических чаяний. Они могут быть функционально важным эмпирическим моментом истории, но в философской сути своей остаются лишь проявлениями всё той же «свободы внутри рабства»[542]. Тем паче, что идеал патерналистской власти, ориентирующий себя на образы пасторального прошлого, – противоречив по определению. Нельзя присваивать и воспроизводить былые и, стало быть, изжитые формы «народного духа». Ибо само содержание человеческого духа – не статично. И, следовательно, в иную эпоху – уже иное[543].

Гегелю, с его отвержением духовного имитаторства и расслабленности, свойственно превозносить деятельность, труд, мастерство, кооперацию в мастерстве и труде. И человека, достойно владеющего навыками труда (Werkmeister). Казалось бы – почтительный реверанс перед исторически близящимся марксизмом. Ан нет! Гегель пишет, что утратившее критическую рефлексию и теряющее чувство меры превознесение мастерства, труда, умелого труженика – это лишь не более чем культ человеческого духа, – но духа частичного, расколотого, наспех анализирующего, еще не доросшего до серьезного мipопознания и самопознания[544].

Так что, судя по тексту «Феноменологии духа», Гегель, принявший в себя и на себя тройственный вызов традиционализма, либерал-прогрес-сизма и уже замаячивших в его время тоталитарных соблазнов, совершает как бы невольный акт тройного преодоления (разумеется, в мысли, в духе) основных вызовов последующей истории на разных континентах. Вызовов традиционалистских, индивидуалистических, тоталитарных. Эти вызовы – как бы судьба, постоянно стучащая в дверь (если вспомнить бетховенское объяснение первых тактов его Пятой симipонии)…

* * *

Чем же преодолеваются вызовы истории? Как преодолеваются? Да и преодолеваются ли вообще?

Попытаемся поискать (не отыскать, а именно поискать!) ответы на эти вопросы, обращаясь к тем религиозно-философским сторонам гегелевского творчества, которые не вполне изучены не только что в отечественной, но и в мipoвой литературе.

Впрочем, к литературе не может быть претензий. Гегеля – «много» (не только в объемах, но и в концентрированности смыслов), его философское честолюбие было непомерно, а своим едким, а подчас и сварливым критицизмом он успел «насолить» чуть ли не каждому из направлений мысли.

Апология свободы

Для дальнейшего нашего разговора важно уяснить значение одной из категорий, ставшей в трудах позднего, зрелого, систематизирующего Гегеля категорией основополагающей. Это – категория «Абсолютного Духа». В «Феноменологии духа» она формально отсутствует. Но она – как бы вызревает на страницах этой книги. Вызревает, как и всё остальное содержание последующего гегелевского творчества.

Эта категория нелегка для толкования. Одни торопятся отождествить ее с Богом, другие – с историческим взрослением мipa. Я был бы склонен – именно исходя из материалов «Феноменологии духа» – определять ее как вершащийся в глубинах человеческого сознания открытый процесс диалектического взаимодействия между Богом и мipoм.

Философ пишет, что человеческий дух только тогда и в состоянии переступать партикулярные границы несхожих форм общежития и стилей мышления, когда он приобретает способность универсально мыслить себя, удостоверяя себя в своей свободе[545].

Стало быть, можно определить гегелевский Абсолютный Дух как божественный контекст разворачивающегося во времени мipa. Контекст, неотрывный от мipa и вбирающий в себя следы творческой динамики мipa.