Философия поэзии, поэзия философии

Сейчас многие исследователи – каждый во что горазд – пишут о важности применяемой в «Феноменологии духа» категории Aufhebung: снятие, или, точнее, диалектическое преодоление. Действительно, история прошлого, настоящего или будущего может выглядеть как бы музеем исчерпавших себя и преодоленных форм индивидуального или коллективного опыта людей. Но подход музейный предполагает некоторую внешнюю дистанцию, некоторую отрешенность коллекционера. Однако гегелевская Aufhebung – знак тех реалий, которые, выйдя из внешнего круга существования, продолжают действовать в памяти и – отчасти даже – в актуальном опыте духа.

Можно сколько угодно рассуждать об исторической исчерпанности традиционных форм общежития, – но проблематика связи человека с природными основами его бытования (биосоматическими, экономическими, микро– и макроэкологическими) и с опытом его становления в лоне первичных групп, – как была, так и остается непреложной. Как непреложны и связанные с анализом всего этого круга явлений научные наработки востоковедного знания на протяжении последних трех столетий.

Можно как угодно глумиться над либерал-прогрессистским способом понимания истории, – но, отбрасывая проблему внутреннего самоопределения и правоогражденной свободы человека, мы тем самым вольно или невольно обессмысливаем историю, превращая ее в подобие кладбища или концлагеря.

Отбрасывая проблему взаимообусловленности государственности и свободы, мы тем самым накликаем дурной круговорот терроризма и псевдоорганической авторитарной власти, самих себя ввергая в темные области ирреального, тенеподобного существования[546].

В посмертно изданных «Лекциях по философии религии» философ косвенно отвечает на вопрос о сути своей трактовки понятия Абсолютного Духа, определяя свободу как сознание человеком «своей бесконечности в себе». Такое сознание ставит его над призрачностью чисто эмпирического существования, вводя его в область высших смыслов и высших порядков развивающегося во времени Бытия. И, стало быть, истории[547].

Или – если вернуться к гегелевскому жаргону – строящий и познающий себя в человеке и в истории Абсолютный Дух связан с тем «одушевлением», или одухотворением (Begeistung), «в силу которого субстанция становится субъектом»[548].

Или – можно было бы сказать еще и так. Гегелевское понятие Абсолютного Духа означает нашу живую, осмысленную (осмысленную!) и потому внутренне свободную связь с Божественным и человеческим универсумом (Allgemeine).

* * *

Из сказанного становится понятным, что человек для Гегеля – не печальный объект природных или социальных инерций, ведущих лишь к надрыву, надлому, распаду, исчезновению и смерти, но – по призванию – именно «субъект», творческое существо. Искусство, вера, глубина научного исследования, философствование, умение соотносить себя с опытом жизни, познания и веры других людей, т. е. то самое, что обозначается строгим и требовательным понятием культуры, – всё это превращает историю из дурной бесконечности явлений и внешних событий в нечто исполненное человеческого смысла.

Процесс этот не идилличен. Человеческий дух – как это дано в христианских переживаниях Страстной Седмицы – проходит через идею «смерти Бога»[549]. Через комплекс чувств, связанных с сиротством, собственной виной, подавленностью, сокрушенностью…

«Смерть Бога» – это вырванное из контекста «Феноменологии духа» словосочетание стало со времен Ницше как бы козырной картой множества нигилистических учений.

Но ведь за «смертью Бога» – если уж рассуждать о Страстной Седмице – катарсис Воскресения[550]. И как всё это созвучно поздним стихам Гёте: «Stirb und werde!» – «Умри и будь!»:

…Чтобы вырваться за грань
Вечной круговерти, —
Через смерть пройди и стань
За чертою смерти.
Коль душе не удалось
Смысл объять огромный —
Знай: ты просто скорбный гость
На планете темной..[551]

Вызревающее в книге Гегеля эксплицитное понятие о смысле истории, противостоящее идее «смерти Бога» и нашему соответственному статусу «скорбного гостя» (ein triiber Gast) я определил бы как достоинство-в-свободе, или, vice versa, – свободу-в-достоинстве. Такое взаимное соотнесение достоинства и свободы, по мысли Гегеля, возможно лишь при понимании самоценности духовной природы (или, точнее, сверхприроды) человека[552]. Но тогда открывается и новый взгляд на смысл столь популярной в нынешней философии гегелевской категории Aufhebung, т. е. диалектического преодоления на высших уровнях культуры противоречий мысли, социальности и собственно истории[553]. Такое вбирающее в себя преодоление, такое самообретение человеческого духа в противоречивых потоках времен и есть «действительная история»[554].