Философия поэзии, поэзия философии

Здесь хотелось бы остановить внимание читателя на отличии гегелевской идеи «действительной истории» от того, как трактовалась она в левом дискурсе позапрошлого и прошлого столетий, в частности, в сочинениях «классиков марксизма-ленинизма». «Действительная история» не отождествляется с претензиями авангардных джентльменов и мобилизуемых ими масс на гипотетическое будущее. «Действительная история» есть. Она в том или ином виде, зачастую полускрытом или дискретном, присутствует в прошлом, настоящем и будущем. И человеческий дух должен ее искать. В частности, и в самом себе. И не последнюю помощь в этом искании должны оказать духу свершения по части работы над словом и образом, над интроспекцией и познанием, которые достигнуты на протяжении веков и веков культуротворчества Запада и Востока. И Гегель был не так уж неправ, когда видел в собственном философском труде момент такого рода исканий, противостоящих силам изничтожения и смерти[555].

* * *

Владимир Соловьев – величайший из философов России – говорил в своих трудах, что вопрос о самосознающей и самосозидающей человеческой свободе есть вопрос, поставленный в истории именно Западом. И притом – при активном участии Гегеля.

Вопрос этот – всечеловеческий, универсальный, перекрывающий рамки Западной цивилизации. Последняя поставила этот вопрос, – но с такой силой и с таким размахом, что сама по себе решать его уже не может. Но всё же, именно за Западом в этом смысле – некоторое духовно-историческое первородство [556].

И гегелевская книга «Феноменология духа» – опять-таки – одно из удостоверений этого первородства. Первородство, которому противопоказаны всякая надменность и самодовольство.

Возможен и еще один связанный с «Феноменологией духа» экскурс в историю последующей европейской философии.

Гегелевская триада чередующихся стадий духовно-исторического развития («неопосредованность» – «образованность» – чаемая, но проблематичная свобода) была позднее – вследствие многоплачевного опыта первой половины прошлого века – переосмыслена Бенедетто Кроче как триада «сервилизма» (т. е. отношений в традиционном обществе, равно как и в авторитарно-деградировавших обществах современного типа) – «либеризма» (т. е. отношений в право– или леворадикальном «освободительном» негативе традиционного общества) – «либерализма» (т. е. чаемых отношений в обществе, принявшем в себя вектор осознанной свободы). Свободы как основного объяснительного принципа истории. Свободы как искусства соотнесения моих ценностей, интересов и чаянии с ценностями, интересами и чаяниями других людей[557].

…Так что история едина. Контекст ее един. А богатство ее круговых – ситуационных, психологических, типологических, стилевых – закономерностей лишь подкрепляет это единство, сообщая ему особую драматическую гармонию и сложность. Ту гармонию и сложность, которой запечатлила себя великая немецкая музыкальная культура гегелевских времен – от Гайдна и Моцарта до Шуберта и Мендельсона. А если мы – на шпенглеровский манер – торопимся оспорить это неповторимое единство дурной бесконечностью повторяющихся фактов, то воистину прав Гегель: «тем хуже для фактов».

* * *

А чтобы как-то, в духе самого же Гегеля, сбить накал нашего гегелевского дискурса некоторой долей иронии, предложу великодушному вниманию читателя свой собственный стишок о «Феноменологии духа», озаглавленный —

СОНЕТ ИМ. ГЕГЕЛЯ

Нивесть какая благодать —
Георга Фридриха Вильгельма
на даче летом почитать,
узнав, что бедное сознанье,
пройдя субстанций мнимый рай,
в развоплощенном состоянье
себя находит невзначай,
что горизонты – не бескрайни,
что в мiре – только рассвело
и что, как птица или лайнер,
душа ложится на крыло.
Понять, простить и вновь понять,
чтобы запутаться опять.

Библеиский реализм, или «Оправдание» истории в трудах позднего Соловьева

Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу…

Борис Пастернак, «Гефсиманский сад»

О соловьевской историологии написаны тысячи страниц.

Проблема особого трагического настроя позднего Соловьева – проблема «субстанциализации», сгущения зла в мipe, в человеке и в истории, на которой настаивает большинство исследователей творчества Соловьева, – эта проблема остается неупразднимой. Но для меня всегда важно было и другое: акцентировать относительное проблемное единство наследия Соловьева – этого воистину величайшего среди наших отечественных философов.

1