Философия права русского либерализма

Тем не менее противоречия в воззрениях Ленина не столь глубоки, как, кажется, думает Либман. В общих чертах Ленин не отвергал возможности использования “буржуазных парламентских институтов” (что отличало его от “леваков”), в то же время отрицая их сущностную ценность для рабочих (в чем резко отличался от Плеханова). “Отец русского марксизма” вначале заигрывал с идеей “прямого народного законодательства”, но эта уступка общей демократии[267], как он сам позже объяснил, не имела для него особого значения. Его воззрения по этому вопросу изменились под влиянием работы Каутского “Der Parlamentarismus, die Volksgesetzgebung und die Sozialdemokratie” (1893)[268], и впоследствии он защищал парламентскую демократию, считая ее лучшей политической школой рабочего класса, школой, в которой русские рабочие должны “европеизироваться” и научиться отличать силу от насилия (отличие, стертое анархистами), вести свою классовую борьбу цивилизованным образом, в пределах “таких юридических учреждений, которые составляют естественное правовое дополнение к капиталистическим отношениям производства”[269]. Поэтому можно сказать, что Плеханов, несмотря на некоторый цинизм его теории государства и права, придавал “буржуазной свободе” определенное значение в историческом воспитании рабочего класса, тогда как Ленин считал ее лишь инструментальным образованием и делал упор на воспитательной роли всех форм капиталистической классовой борьбы, не останавливаясь специально на ее правовых формах и тем более не придавая им никакого особого позитивного смысла. Оба они игнорировали вопросы теории права (которую считали своего рода буржуазной схоластикой), но все же заметно отличались друг от друга в подходе к закону. Плеханов признавал культурную ценность мышления в терминах общих правил, установленных законом (хотя и подчеркивал, что формальность этих правил служит интересам буржуазии), тогда как Ленин мыслил только в сугубо утилитарных понятиях – в понятиях классовых целей, которые должны быть осуществлены, невзирая на средства, путем решительной и яростной борьбы. Марксизм Плеханова был частью общей историцистской реакции на “юридическое мировоззрение”, он считал это мировоззрение классическим примером утопической веры в “абстрактный идеал”, но тем не менее относился к нему серьезно, как к выражению искренних стремлений или честных иллюзий прогрессивной буржуазии и как к важной диалектической ступени развертывания Разума Истории. Для Ленина любая вера в универсальную законную справедливость была просто абсурдна. Он был глубоко убежден, что мыслящие люди не могут серьезно спорить с тем, что право по самой своей сути служит интересам сильнейшего; поэтому он был склонен рассматривать возвышенный образ права лишь как достойное презрения выражение трусливого буржуазного лицемерия. Это объясняет, почему он “всегда был несколько снисходителен к анархистам”[270], хоть и подвергая их жестокой критике, но, в отличие от Плеханова, относясь к ним серьезно, считая их убеждения смелыми и честными, лишенными трусливого духа буржуазного либерализма.

В 1917 г. Ленин и Плеханов оказались на противоположных сторонах баррикады. Плеханов, которого Ленин к тому времени называл “печально-знаменитым русским ренегатом марксизма”[271], видел трагедию революции в неспособности русских социалистов пойти на союз с либералами. Он критиковал меньшевиков, которых считал “полуленинцами” за непоследовательность их оценки революции и своей роли в ней: в соответствии со своими теоретическими убеждениями они подчеркивали буржуазный характер революции, в то же время отказываясь от союза с либералами, не говоря уже о либеральном руководстве, как будто буржуазная революция возможна без буржуазных партий, как будто капитализм возможен без капиталистов[272]. Он обвинял правительство Керенского в недостаточно энергичной борьбе с “волной анархии”[273], даже кадеты, по его мнению, были слишком снисходительны к левым радикалам, зараженным “циммервальд-кинтальским духом”, недостаточно решительно защищали отечество[274]. “Апрельские тезисы” Ленина были для него бредом сумасшедшего[275]. Его позиция была столь непреклонна и столь широко известна, что вскоре после захвата власти Лениным ему предложили пост министра в контрреволюционной коалиции. Он отклонил предложение, но этот жест выразил лишь его личную трагедию: “Я сорок лет посвятил пролетариату, и я не предам его, когда он избрал неверный путь”[276]. В глубине сердца он был убежден, что большевистская революция была исторической катастрофой.