Философия права русского либерализма

Таким образом, различие между Плехановым и Лениным в их отношении к государству и праву можно определить как различие между взглядом на закон как на инструмент классовой диктатуры (диктатуры в смысле социального доминирования) и взглядом, утверждающим, что диктатура класса может и должна быть не ограничена законом; между взглядом на государство как на аппарат подавления и взглядом, утверждающим, что необходимость установления пролетарской государственности оправдывает полное исключение свободы (поскольку, в конце концов, “пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, тогда не будет государства”)[289]. Плеханов не смог преодолеть русского традиционного правового нигилизма, но по крайней мере двигался в этом направлении; Ленин же далеко зашел в противоположном направлении, вернувшись к революционной традиции русского правового нигилизма в его анархистской и якобинской (ткачевской) формах[290]. Понятно, почему Плеханов считал победу ленинизма победой Бакунина и Нечаева, победой азиатской России над западной[291]. Можно употребить другие слова, но следует согласиться с тем, что эта победа была страшным ударом по правовой культуре в России.

Конечно, этот вывод имеет смысл, только если предположить, что правовая культура действительно существовала в дореволюционной России. Правда, многие авторы, как, например, Самуэли, пытались доказать, что это не так, что правовая культура в западном смысле слова всегда была чужда русским. Однако стоит отметить, что после реформы 1864 г. правовая культура в России, несмотря на многочисленные препятствия, развивалась по восходящей и что, по крайней мере в некоторых отношениях, ее успехи были действительно впечатляющи. Гольденвейзер писал об этом:

“Первые [новые] суды были открыты в Петербурге в 1866 г., а в декабре 1917 г. народный комиссар юстиции подписал декрет о закрытии всех судебных учреждений и отмене адвокатуры. Как много было сделано за это короткое время! Свод решений гражданского апелляционного суда Сената может с успехом выдержать сравнение со сводами решений верховных судов Франции, Германии, Британии или Америки. И наша адвокатура, в лице ее лучших представителей, была, конечно же, не хуже, если не лучше, чем адвокатура в любой из западных стран”[292].

Аналогичную оценку можно найти в мемуарах Вацлава Ледницкого, сына Александра Ледницкого, знаменитого русского адвоката (польского происхождения) и выдающегося деятеля партии кадетов. В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века Россия была “законопослушным государством – несмотря на частые прегрешения его бюрократии, злоупотребления властью тем или иным царским правительством и проступки некоторых низших или высоких чинов. Его суды демонстрировали высокие стандарты честности и справедливости и были независимы.

В то время как критика русской самодержавной системы как таковой вполне обоснованна, послушание закону все же действительно существовало не только в теории; оно стало реальным и продуктивным фактором в русской жизни”[293].

Вероятно, эта картина несколько идеализирована, но нельзя отрицать, что в России были заложены основания правовой культуры, хотя и не столь прочно защищены. Даже в последние десятилетия своего существования Российская империя была далеко не правовым государством. Тем не менее она развивалась в этом направлении.

Я не ставил своей целью представить и исследовать этот исторический процесс. Эта книга посвящена истории мысли и поэтому рассматривает только теоретические достижения. Но поскольку интеллектуальная история является частью общей истории, будет справедливо утверждать, что знание достижений России в философии права может дать дополнительные аргументы в споре о том, существовала или нет правовая культура в России.

Как я пытался показать, ведущая интеллектуальная традиция России девятнадцатого века отразила глубокие сомнения по поводу западного “духа закона”, сомнения, которые часто ожесточались до негодования и сознательного противодействия. Многие российские мыслители, включая и Ленина, не могли представить свободы в рамках закона; они определяли свободу по-анархистски и часто попадались на дилемме Ленина: либо свобода, либо государство. Бакунин выбирал свободу, Ленин – государство, но в обоих случаях альтернативы были одни и те же: либо анархизм, либо авторитаризм; либеральные же решения проблемы отбрасывались как замаскированное рабство. Объяснить это можно без обращения к идее извечной “русской души”, но все же в общем верно и то, что развитие русской правовой мысли отставало от развития русских судебных учреждений и препятствовало их воспитательному влиянию на русское общество. В целом роль идей – даже самых радикальных – была до удивления консервативной в этом отношении.