Так, саудаде представляет нам не только твердую основу для философской рефлексии, но и источник метафизических истин, ибо оно находится на самом глубоком уровне сознания по сравнению с такими переживаниями, как отчаяние, тоска, отвращение или чувство абсурда, которые различные течения современного мышления считали основными и выбирали в качестве исходного пункта своего онтологического или онто-антропологического исследования. Таким образом, согласно мыслителю, саудосизм или философия саудаде решительнее, чем различные экзистенциализмы, размещает центр философской рефлексии в том, что не только является «самым близким и первозданным экзистенциальным сентиментальным духовным переживанием», но и оказывается «наиболее близким пересечением духа и материи, когда человек видит себя на живой границе двух миров, включая, во внутреннем видении, временное и вечное, имманентное и трансцендентное»[51]
.Убежденный в главной и глубокой идентичности между заключениями вечной традиционной философии и свойствами, в том числе поэтическими, саудаде, которое является самым сокровенным и универсальным и в то же время самым конкретным и живым и самым неопределенным из чувств, неуменьшаемым и первородным, субстанциональным и существенным, наш автор считает, что полное саудаде существование, исходя из глубины духовного существа, является откровением духа.
Согласившись, в духе португальской традиции анализа саудаде (Дон Дуарте, Дуарте Нунеш де Леан, Дон Франсишку Мануэл, Пашкуайш), что его главными элементами являются воспоминание и желание, иезуитский мыслитель разбирает каждое из них.
Что касается воспоминания, Антониу де Магальяйнш стремится прежде всего отделить его от платоновского, как это раньше сделал Жуакин де Карвалью, но с другой аргументацией.
Для мэтра из Коимбры разница между этими двумя философами заключалась в том, что тот, кто чувствует саудаде, эмоционально становится перед своим личным миром, собственным и живым, а не перед безличным миром объективных идей и форм, безразличных и универсально правильных, в свете которых объекты саудаде всегда предстают полными реальной и конкретной ценности, а не чисто концептуального и объяснительного значения[52]
.В свою очередь, философ-иезуит соглашается с Жуакином де Карвалью в том, что саудосистская память не может быть спутанной или отождествленной с платоновским воспоминанием, хотя это понимание базируется на иной аргументации.
На самом деле, для Антониу де Магальяйнша основное различие между обоими строится, с одной стороны, фактически на том, что в отличие от того, что происходит с платоновской реминисценцией, саудаде не подразумевает предсуществования, а с другой – на том, что саудаде, которое спонтанно испытывает духовное существо, – это чувство неопределенное и недифференцированное, которое только очень несовершенным и неадекватным образом, путем употребления термина по аналогии, может выражаться как универсальное воспоминание о полноте. Действительно, независимо от того, чувствует ли себя человек испытывающим саудаде по определенному конкретному существу, что является определяющим для саудаде, главное в нем – это живое и сверхсуществующее Существо и полнота этого Существа. Отсюда проистекает вывод философа, что «состояние саудаде – это духовное чувство возможного существа», что заставляет одинокого человека не чувствовать одиночества, а ощутить живое присутствие компании. Эта компания – саудаде, которое он испытывает, но которое его оставляет неудовлетворенным.
Таким образом, память о том, что саудаде также является или всегда подразумевает в качестве своего основного компонента более чем частный акт воспоминания, – онтологический корень этих актов или «воспоминание как природа духовного существа».
Что касается другой составной части саудаде – желания, мыслитель понимает его как концепт, к которому необходимо прибегнуть, чтобы выразить, неизбежно сомнительным и несовершенным образом, нечто, находящееся в самых глубоких частях духа, то есть состояние саудаде подразумевает «естественное желание соединения духовно ограниченного существа с бесконечным Духом»[53]
.