Таким образом, в своей высшей форме саудаде не только реализуется в сознании как саудаде по событию-объекту, но является саудаде по чему-то, в котором присутствие выражается в напряжении, которое заставляет настоящее проецироваться в будущее и преодолевать раскол «между набором возможностей и конструктивной деятельностью» этих возможностей, при этом сознание саудаде предстает как беспокойство
Однако Мануэл Кандиду Пиментел замечает, что в феноменологическом времени обе формы саудаде – обращенная в прошлое и творческая – структурно являются трехмерными, ибо в обеих беспокойство предстает как напряжение между прошлым и будущим через настоящее, хотя в первой обращение к прошлому ощущается только через реактуализацию прошлого, в то время как во второй – главное место занимает будущее, а прошлое является только актуализированным измерением возможностей, которые через настоящее послужат идеальным творческим предназначением новой человеческой и мировой реальности, что делает саудаде по будущему состоянием бдения и придает этому творческому саудаде структуру бдения[127]
, в котором выражается вопросительный ритм саудаде, заставляющий сознание саудаде вопрошать самое себя о своей сущности, что и является сокровенным способом его существования.Фактически, для мыслителя бдение по своей вопрошающей деятельности могло бы возродить антипредикативную инстанцию сокровенного состояния, придавая ему поэтический характер, будучи целостным присутствием тайны, апеллирующей к общности в уединении. Также нельзя отрицать, что в простой сущности саудаде уже есть вопрос о сущем, однако этот вопрос восходит к теоретическому плану, когда пребывание в состоянии саудаде превращается в вопрос, переходя от состояния к познанию.
В саудаде творческом присутствие относится не к событию-объекту из прошлого, а к существу, которое апеллирует к заботе и является мотивом структуры желания, в которой забота оказывается постоянным состоянием бдения, где «сознание саудаде в беспокойстве пробуждается в любовном желании спроецировать себя на целостное лоно тайны». Таким образом, как это понимает Мануэл Кандиду, «творческое саудаде – это
Мыслитель не устает подчеркивать, что свойственные заботе вопросы имеют интуитивную и поэтическую природу, вследствие чего их следует дополнить теоретической работой разума, а обе они должны объединиться в синтезе, в котором реализуется и потребляется та «тенденциозная вибрация тайны», которая содержится в заботе. Так, если забота как простой акт беспокойства представляет собой до-понимаемое обращение существа, теоретическая рефлексия своим всеобъемлющим пониманием поглощает предназначение человека к пониманию.
Будучи духовной сокровенностью человека, превосходящей такие формы агонии, как печаль, отчаяние, отвращение, страх и смерть, саудаде воссоединяет человека с существом, однако при этом не мешает саудосистскому мышлению признать, что в основе чувства саудаде лежит «проявление первоначального раскола, разновидность неполноты человека, […], его предназначение к старости и смерти», а в то же время утверждает, что это самое чувство стремится превзойти чувство раскола путем динамики, соединяющей его с «онтической структурой надежды»[128]
.Поэтому философ утверждает, что теория саудаде, открывая его как горизонт герменевтического понимания существа, существа каждого человека и правды существа-другого, неизбежно приводит к этическому и персоналистскому видению экзистенции, в котором «человек – это милое существо, посланное в мир как величайший в своем роде дар»[129]
.