Философия субъективности

«Тогда принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его в центре мира, сказал: "…Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочитаешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные. О, высшая щедрость Бога-отца! О высшее и восхитительное счастье человека, которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем хочет!»[279].

Текст удивительный. Человек теперь – не раб божий, а "славный мастер", творящий сам себя по своей воле и желанию (а в чем, спрашивается, тогда назначение Бога, прерогативу которого в плане творения и направления жизни перехватил человек?). Человек подобен херувиму, то есть фактически ангел, причем достигает он этого небесного состояния опять же сам, с помощью эзотерической работы, включающей в себя моральное очищение, совершенствование личности, но также познание природы. «Человек есть второй бог, – вторит Пико делла Мирондоле крупнейший философ Возрождения Николай Кузанский. – Как Бог – творец реальных сущностей и природных форм, так человек – творец мыслимых сущностей и форм искусства»[280].

Пожалуй, эти два момента – принятие одновременно двух реальностей (природной и сакральной) и новая, более высокая степень самостоятельности человека, действующего как Бог, но с оглядкой на Бога, понимаемого уже как условие бытия и мышления – и образуют сущность эпохи Возрождения и нового видения действительности.

Однако если Бог отошел от дел, воплотившись в природу и ее законы, кто теперь направляет человека, как он мыслит? Именно Н. Кузанский намечает ответ на этот вопрос. С одной стороны, речь идет о Боге и его творениях, с другой – о природе и ее научном познании. В Диалоге "Простец об уме" Кузанец вкладывает в уста своего героя следующие слова: Как же познается Бог и природа? – спрашивает Кузанец и отвечает: через уподобление (человеческого образа божественному первообразу) на основе математических предметов, поскольку только последние дают однозначное, точное знание, свободное от двусмысленности чувственных впечатлений[281]. На эту методологическую программу, судя по всему, опирается Галилей и не только он.

Удаление в этой культуре Бога от дел и задач непосредственного управления жизнью природы и человека, развязало руки духу свободы. Человек в своем поведении и действиях все больше ориентируется не на церковь и традиции, а на других людей и разумные соображения собственного рассудка. Однако, понятно, что сколько людей – столько и мнений, что для существования и устойчивости нового мира необходимо было нащупать какие-то твердые основания, удовлетворяющие одновременно новым реалиям. Признание неразумности и неупорядоченности наблюдаемых явлений жизни не означало отказа от поиска порядка и законов, которым мир подчиняется. Все же сакральная составляющая была еще достаточно сильна, чтобы человек отказался от мысли, что мир создан Творцом, печать творчества которого придает ему единство и смысл. Чем явнее человек констатировал хаос, тем больше стремился обнаружить за ним порядок и закономерности, с тем чтобы преодолеть наблюдаемую неразумность бытия. Поэтому, отмечает Л. Косырева, согласно становящейся в этот период методологии экспериментализма, «новая наука не может быть наукой об этом чувственно данном ("старом") мире, где царит неупорядоченность, дисгармония, неточность: искомая наука может иметь предметом иной, "новый" (Декарт) мир, в котором царствует гармония, порядок, точность и контуры которого "просвечивают" через покров старого мира явлении, реальных акциденции»[282].

На что человек этой эпохи мог рассчитывать и опираться в своей деятельности, ведь Бог уже не участвовал непосредственно в социальной "игре", не определял поведение человека? Однако остается разум (ум, мышление), который еще в предыдущую эпоху все больше брал на себя роль направляющего и осмысляющего начала. Так Николай Кузанский отождествил ум с душой и приписал ему руководящее значение.