Философия творческой личности

Применительно к России представляется существенным выявить и подчеркнуть особые качества, которые добавляются к женскому архетипу, – и это не та вечная женственность, долготерпеливость, кротость и безответность, о каких рассуждали в XVIII–XIX веках, а совершенно иные качества, на которые обратим внимание ниже, взяв за основу опыт современной массовой литературы и современного актерского искусства. Особый взгляд обусловлен тем, что и массовые авторы-писательницы, и актрисы – далеко не самые простые и обычные люди, обладающие яркой индивидуальностью, парадоксальными личностными и творческими проявлениями.

Женский архетип: писательницы и их персонажи

Продукты влияния и контрдоводов в отношении растиражированного феминизма, культа семьи либо культа деловой карьеры, инфантильной уверенности в своих силах либо закомплексованной потребности в опеке – персонажи и, главное, бытовые реалии отечественных авторов бестселлеров (детективных и мелодраматических): Д. Донцовой, Е. Вильмонт, Т. Устиновой, Д. Рубиной, Н. Нестеровой, М. Метлицкой, Т. Гармаш-Роффе, М. Брикер и еще десятков двух авторов. Главный посыл архетипа, воплощенного в актуальной российской версии авторского лица и персонажей, – «можно!».

Существенно значение гендерной специфики, если угодно – традиционного обыденного представления о женщине как изначально связующем звене, о ее склонности, готовности, предназначении к гармонизации человеческих отношений.

Текст и его единоличный автор (в так называемых первичных видах искусства) в особой мере показателен, когда создается с точки зрения неофитов, ностальгирующих и по своему прошлому времени/пространству, и по своим ощущениям людей «чужих» в общем, большом и потому очень неуютном мире ушедшей молодости.

В текстах Д. Рубиной и Е. Вильмонт, двух писательниц-ровесниц, имеющих немало сходных черт в семейных корнях (творческая интеллигенция, традиции строгого воспитания, осознание национально-культурных и профессиональных преград и возможностей), в мотивах ожидания чуда (от перемены мест) и настороженности (по отношению к чужой, по определению более гармоничной и радостной реальности), в «дамских» романах и повестях, написанных с органической иронией и с тактом не только нравственным, но и вербальным, присутствует явственный отпечаток толерантности как непременного и непреложного закона жизни.

Исконно женская потребность в равновесии и стремление обрести (соорудить) толерантные взаимоотношения не только с отдельными людьми, но и с миром актуализируется в решении проблемы «свое – чужое». Тексты писательниц полны этого стремления в характеристике перемен, происходящих в личной жизни (сестра – кстати, реально существующая – цитируется у Рубиной: «Какое счастье, – писала она, – жить в своей стране и чувствовать себя равной со всеми»).

Жизненный опыт Рубиной, для которой место рождения – Узбекистан, место, выбранное для жизни, – Израиль, место, привлекательное для душевного отдохновения, – Европа, становится прямым основанием для поиска толерантности. Тем не менее, Израиль – это для нее «новая страна» («Еврейская невеста»), а привычное место жительства – Узбекистан с беломраморной столицей советского ханства, с обязательной песней пролетарского поэта Хамзы, с вдвойне шовинистическим по отношению к женщине-неузбечке убеждением в ее продажности и иронической местью в адрес «детей гор» («Камера наезжает!..»).

Тексты Рубиной заставляют вспомнить, что граждане Советского Союза, переезжавшие на постоянное жительство в Израиль, с гордым вызовом называли себя «репатриантами», однако испытывали состояние неофитов, сопровождаемое обострением иронического восприятия мира вообще и новой родины в частности: «Русская речь булькает, шкворчит и пенится на общей раскаленной сковородке» («Иерусалимцы»).