Философия возможных миров

Но глупый Пингвин робко прячет тело жирное в утесах. Это не очень удивительно, но почему-то ни одному Буревестнику не приходит в голову, что, может быть, презренный Пингвин совсем не так глуп, как кажется, и даже – не так уж и робок… У него ведь есть своя гордая песня, не уступающая в пафосе арии Буревестника, и озвучил ее не кто иной, как Кант. Если суммировать соответсвующие кантовские пассажи, то ария Пингвина будет звучать примерно так: «Поступай так, чтобы максима твоей воли, избранные тобою принципы оставались нерушимыми, несмотря ни на что. Даже если весь мир вокруг тебя сойдет с ума, сохраняй вменяемость, а когда все станут указывать тебе на непреодолимые обстоятельства, отвечай им кротко, но твердо: в упор не вижу!»

В известном смысле «Критика практического разума» – это книга о том, как жить, не замечая катастрофы. Да и вся моральная философия Канта о том же. В свете ее образы Буревестника и Пингвина, по сути, меняются местами.

Вот суетливый Буревестник мечется, стремится выгадать, урвать хоть что-нибудь – и при случае половить рыбку в мутной воде.

– Я гордо рею, – говорит он окружающим, но те не очень-то ему верят, поскольку видят, что по большей части он просто сотрясает воздух.

А вот скромный Пингвин даже виду не показывает, что буря хоть как-то достала его. На первый взгляд он совсем не воин, у него-то ни ручек ни ножек нет, так, одни закрылки, но не падает в обморок и не впадает в панику, не сдается Пингвин. Он остается среди утесов, он и сам как утес.

Понятно, спектр на то и спектр, чтобы иметь множество спектральных линий, в данном случае поведенческих стратегий, экзистенциальных проектов, да и просто темпоральных составляющих такого загадочного и восхитительного явления, как современность. Линия Буревестника – это как минимум две линии: есть и вправду крылатые посланцы Кассандры, есть и настоящие стервятники. Что касается пингвинов, то тут линий еще больше – от самых обывательских обывателей до консерваторов как носителей по-своему героического, стабилизирующего консерватизма. Но и вымывание, выбывание даже самых мещанских на первый взгляд линий (слишком человеческих и пороков и добродетелей) вполне может привести к триумфу хищных репликаторов, к резкому падению «катастрофо-устойчивости» социума и социальности как таковой. Тут хочется процитировать Бергсона: «Конечно, общество эволюционирует в жестких рамках институтов, находя себе опору в самой этой жесткости. Долг государственного деятеля – следить за переменами и изменять институт, пока на это есть еще время; девять из десяти политических ошибок обусловлены убеждением в важности того, что уже перестало быть истинным. Но десятая и, может быть, самая серьезная ошибка – больше не считать истинным то, что все еще является таковым»[90].

* * *

Таким образом, мы начинаем понимать, в чем состоит работа Вишну. Разобраться в этом мечтали многие метафизики (тот же Декарт), но мешала исследовательская страсть, своего рода мономаниакальность, позволяющая, безусловно, добиться впечатляющих успехов. Но и в работе Вишну скрыта не меньшая степень виртуозности, она может быть замаскирована даже рутинным усердием.

Итак, Брахма творит мир. Активность его усилий и объем проделанной работы не вызывают сомнений, хотя в чем именно состоит решающая операция творения, остается загадкой. С Шивой проще всего. Он специалист по пляскам смерти, ответственный, впрочем, не только за смерть, но и за отмирание ненужного. Но Вишну поначалу кажется бездельником, который сторожит уже готовое сущее. Однако, поскольку даже самый беглый спектральный анализ сущего как происходящего обнаруживает внутри вплетенную нить катастрофы, это значит, что в самой сердцевине стабильности, там, где все кажется почти вечным, бушует буря, реют буревестники и прячутся пингвины, там вправляются вывихнутые суставы времени или же все идет на слом…

Самые гордо реющие буревестники – это, конечно, вестники Шивы, его жрецы и представители в Weltlauf. Они передают терминатору весточку, когда приступать к смертоносному танцу. В свою очередь Вишну и его сотрудники следят за тем, чтобы буревестники не оглушали мир своим криком, но и не улетали слишком далеко. Роль пингвинов в том, что они аборигены уже сотворенного сущего, им не достает поэтому импульса внутреннего беспокойства – таковы и наши внутренние пингвины в отличие от экзистенциального целого, которое всегда есть сущее, творимое сейчас. А ведь есть еще гагары и медузы, горгоны и мегеры и много других странных обитателей с затрудненной персонификацией (кто или что) – вот почему Декарт был совершенно прав, утверждая, что Бог сохраняет мир не таким, каким его создал, а таким, каким его сохраняет. Или это другой Бог, или он сам как Другой?