Философия запаха. О чем нос рассказывает мозгу

И тотчас же, удрученный унылым днем и перспективой печального завтра, я машинально поднес к своим губам ложечку чаю, в котором намочил кусочек мадлены. Но в то самое мгновение, когда глоток чаю с крошками пирожного коснулся моего нёба, я вздрогнул, пораженный необыкновенностью происходящего во мне. Сладостное ощущение широкой волной разлилось по мне, казалось, без всякой причины. Оно тотчас же наполнило меня равнодушием к превратностям жизни, сделало безобидными ее невзгоды, призрачной ее скоротечность, вроде того, как это делает любовь, наполняя меня некоей драгоценной сущностью: или, вернее, сущность эта была не во мне, она была мною. Я перестал чувствовать себя посредственным, случайным, смертным. Откуда могла прийти ко мне эта могучая радость?[195][196]

Пруст припомнил смутное, но пленительное ощущение. Поначалу оно не соотносилось с каким-либо конкретным образом. И потому он продолжал анализировать психологические корни этого опыта, отделяя внутреннее ощущение от нынешнего источника:

Я чувствовал, что она была связана со вкусом чая и пирожного, но она безмерно превосходила его, она должна была быть иной природы. Откуда же приходила она? Что она означала? Где схватить ее? Я пью второй глоток, в котором не нахожу ничего больше того, что содержалось в первом, пью третий, приносящий мне немножко меньше, чем второй. Пора остановиться, сила напитка как будто слабеет. Ясно, что истина, которую я ищу, не в нем, но во мне.

Запах обладает способностью вызывать воспоминания, которые могут полностью затмить сознание и захватить воображение. Иногда такие «взрывы обоняния» почти физически прорубают окно в прошлое. Психологи вполне оправданно называют такое состояние «эффектом Пруста»[197]. Эйвери Гилберт, кажется, не в такой степени попал под влияние Пруста: известный неторопливостью повествования, тот подробно описывает утомительный интеллектуальный процесс возрождения воспоминаний. В книге «Что знает нос» Гилберт отмечает, что «Борьба Пруста с обмакиванием мадленки совершенно очевидно отличается от того, как большинство людей переживают вызванные запахом воспоминания. У большинства из нас такие воспоминания возникают в голове легко. Это плохо соответствует репутации [Пруста] в качестве чувственного певца ароматов». И добавляет: «Есть еще одно важное замечание относительно эпизода с мадленкой: оно полностью лишено чувственного описания. На четырех страницах Пруст, этот «сластолюбец запаха», не дает ни единого определения запаха или вкуса, ни одного слова о вкусе печенья или чая»[198].

В том-то и проблема. Эпизод с мадленкой не дает никакого понимания реального характера этого опыта. В нем нет ответа на вопрос, в чем состоит обонятельный аспект воспоминаний Пруста. Опыт с мадленкой не имеет обонятельного содержания. Можно даже сказать, что это вообще не о запахе. Аромат мадленки составляет основу для психологического восстановления воспоминания – воспоминания, которое отражает психическое состояние человека без обязательного отражения конкретного предмета из окружающего мира. Воспоминания Пруста касаются не мадленки, которую он ест, а контекста, в котором он ел ее когда-то раньше.