Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

Мэн-цзы сказал: «При виде того, что маленький ребенок вот-вот свалится в колодец, любой человек тут же испытает ужас и жалость». В этой связи совершенно очевидно, что чувства, называемые нами «жалостью» и «милостью», приходят к нам в разум и душу совсем не снаружи, а составляют саму суть нашей души. Так как каждый человек упорно цепляется за свою жизнь и страшится своей смерти, поэтому его тревожит угроза жизни ребенка, и этот человек проникается к нему жалостью.

Если человек не дорожит своей жизнью и не боится смерти, откуда тогда появляется эта тревога и жалость? Те же самые рассуждения справедливы в случае с такими добродетелями, как стыд, деликатность, а также восприятие добра и зла. Если бы существовала возможность избавиться от потребности в утолении голода, жажды и телесного влечения, просто чтобы человек не испытывал воздействие внешних раздражителей, а оставался в состоянии полнейшего покоя, откуда тогда появятся представления о стыде, деликатности, а также добре и зле?

То же самое можно сказать, утверждает Дай Чжэнь, обо всех остальных добродетелях. Дело тут совсем не в избавлении от естественных потребностей и побуждений человека; наоборот, при правильном понимании и направлении эти потребности и побуждения служат той самой почвой, на которой человеческие добродетели произрастают. Древние мудрецы, утверждает он, совершенно справедливо считали, что источник добродетелей следует искать «за пределами естественных потребностей, а также тела и рассудка человека».

Если вспомнить о том, что это было написано китайским ученым во время американской революции или Войны за независимость США, его воззрения поразительно совпадают с положениями современной западной психологической теории. В своих основных предположениях он, вероятно, не намного больше сотни лет отстает от самых дерзких достижений психологической теории ученых Европы. Значительную роль сыграло то, что Дай Чжэнь проявлял глубокий интерес к таким наукам, как математика и астрономия. Наравне со всеми остальными китайскими ученым своего времени он находился под влиянием западной науки с ее открытиями; однако влияния западной психологической теории в его трудах на первый взгляд не просматривается.

Обратите внимание на то, что львиную долю своих размышлений, посвященных психологии, он изложил в абзацах (наподобие приведенных выше) своих комментариев к трактату «Мэн-цзы». Значительная часть его трудов заключает усилия по освоению смысла подлинного учения Конфуция и Мэн-цзы, которое он наравне с остальными прогрессивными учеными своего времени считал совпадающим со стремительно развивавшимися тогда научными воззрениями. Понятно, что их не обошло заблуждение, заключавшееся в преувеличении заслуг древних мудрецов. Но не приходится сомневаться еще и в том, что философия Конфуция и Мэн-цзы намного удачнее совмещалась с передовой наукой, чем неоконфуцианство, сложившееся под влиянием индийской теории.

Взгляды Дай Чжэня во многих отношениях представляются принадлежащими настоящему ученому. Ху Ши обращал внимание на высокую его квалификацию в математике и астрономии, и он признавался в том, что на него произвело глубокое впечатление, когда ему объяснили движение небесных тел по постоянным траекториям, поддающимся вычислению и нанесению на схему. Точно так же он верил в необходимость для каждого человека заниматься познанием мира путем постоянного приобретения знаний, проведения исследований и анализа.

Такое фактически эмпирическое представление (разделявшееся некоторыми остальными учеными данного периода) играло незначительную роль в китайской науке на протяжении тысячелетий. Конфуций делал упор на роли опыта и созерцания как инструментов, с помощью которых человек мог получить знания об истине и добре. Зато Мэн-цзы, подчеркивая важность индивида, говорил, по крайней мере какое-то время, о знании как врожденном качестве человека. Мэн-цзы к тому же склонялся к преувеличению авторитета совершенномудрых мужей древности. По мере развития конфуцианства все меньше и меньше возможности оставлялось для человека с точки зрения его способности сделать некий фундаментальный вклад в обогащение уже известных истин. Ему позволялось толкование произведений китайской классики, но отклоняться от них он не мог.

В неоконфуцианство внедрили новый стандарт постоянной догмы в виде понятия вселенского ли, или принципа. Этот ли назвали абсолютной истиной, «вечной и непреложной», постоянной и не поддающейся изменению во времени. Как только неоконфуцианцы выдвинули суждение о том, что их философия соответствовала вселенскому ли, никому даже в голову не приходило оспаривать его, чтобы не попасть в разряд непроходимых глупцов. Император и все остальные сановники, занимавшие высшее положение в Поднебесной, утверждали, что их пожелания и решения осенялись вселенским принципом права в виде ли, апелляции по поводу которого подавать было уже некуда. Дай Чжэнь подверг всю эту концепцию фронтальной критике. Он написал: