Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

Одно из их самых известных суждений заключалось в том, что «белая лошадь – не лошадь». Философ Гунсунь Лун, родивший его, в поддержку своего суждения написал следующее: «Белая лошадь – не лошадь… «Лошадь» – это то, что обозначает форму; «белая» – это то, что обозначает цвет. То, что обозначает цвет, не есть то, что обозначает форму. Потому говорю: «белая лошадь» – не «лошадь»… Когда просят лошадь, можно дать как буланую, так и вороную. Когда же просят «белую лошадь», ни буланую, ни вороную дать нельзя. Допустим, что «белая лошадь» есть не что иное, как лошадь, тогда, что ни попроси, все было бы едино. Если, что ни попроси, все едино, то «белизна» не отличалась бы от «лошади». Но если то, что просят, не имеет отличий, тогда почему буланую или вороную то – можно, а то – нельзя дать?» Философ продолжает дальше подробно разрабатывать свой тезис.

Монеты последующих поколений в своих философских писаниях пытались развенчать многие суждения диалектиков. Они писали, например: «Белая лошадь остается лошадью. Скакать на белой лошади – значит скакать верхом. Черная лошадь – это лошадь. Скакать на черной лошади – значит скакать верхом… Притом что младший брат может считаться красивым мужчиной, любить такого младшего брата совсем не означает любить красивого мужчину». Суть этого последнего случая может состоять в том, что в принципе приходится согласиться с положением, при котором любовь к чьему-то младшему брату равнозначна любви к красивому мужчине. Однако тут возникает ложное впечатление того, будто любовь возникает не потому, что он красив, а потому, что он – брат. И нам тогда приходится распространить тот же самый подход на понятие «белая лошадь» и признать факт того, что, когда мы утверждаем, будто белая лошадь – суть лошадь, мы подразумеваем не ее цвет, а те качества, которыми она обладает наряду с остальными лошадьми в целом. Мы не пытаемся утверждать, будто все лошади – белые, а говорим, что белые лошади тоже встречаются среди лошадей. На языке западной логики монеты в данном месте выступают с возражением, которое можно приравнять к высказыванию о том, что слово «лошадь» не подверглось квалификации.

В китайском письменном языке отсутствуют средства обозначения единственного и множественного числа, а также действительного и страдательного залога; по этой и прочим причинам выраженные на письме мысли могут восприниматься неоднозначно, если автор текста проявляет небрежность или намеренно запутывает читателя. Диалектики как раз указывали на такие коварные ловушки. Они к тому же занялись решением проблемы общих понятий, обсудили природу таких качеств, как «предметность» и «белизна», а также поразмыслили о приобретении знания через органы чувств. Понятно, что все ими проделанное представляет большую важность и весьма занимательную. Тем не менее нам сложно судить по имеющимся у нас в распоряжении сведениям о том, что они говорили и писали. Из всех их трактатов на данную тему до нас дошла всего лишь часть одного их труда; остальные числятся утраченными или сохранились всего лишь в виде выдержек, приводимых их критиками. Причину этого можно увидеть в том, что кое-кто из китайцев в определенные периоды истории активно занимался совершенствованием приемов логики и диалектики, однако китайцев в целом такие изыски философии интересовали относительно мало.

Притом что поздние монеты подвергали диалектиков критике, они, как и Мо-цзы, проявляли большой интерес к искусству ведения спора. Они, как кажется, проявляли к этому искусству и большое почтение как к средству достижения истины и написали так: «В диалектике прав тот, кто одерживает верх в споре». И еще: «В диалектике… одерживает верх тот, кто прав». С таким посылом можно согласиться (кто-то надеется на то, что с ним должны согласиться), но китайцы в целом отличаются большим неверием в слова, чтобы полагать, будто он на самом деле верен. В этой связи один из авторов даосского трактата «Чжуан-цзы» утверждает, что диалектики «могли опровергнуть человеческие аргументы, но не могли переделать человеческий разум». Один эссеист времен династии Хань сказал: «Они обращали подавляющее внимание на терминологию, но пренебрегли чувствами людей». Считающийся наиболее критически настроенным из всех конфуцианцев философ по имени Сюнь-цзы заявил по поводу высказываний одного из диалектиков, что «ослепленный словами, он не ведал действительности». Такой приговор звучит очень по-китайски.