Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

С учетом той важности, которая придается диалектике в западной философии, европейцу сложно себе представить, насколько низко ее ценили некоторые китайцы. Один писатель на заре христианской эры заметил, что диалектическое теоретизирование ничего не вносит в практику государственного управления и на самом деле представляется некой формой бесполезного краснобайства. Как бы то ни было, он сказал, что в качестве способа развлечения золотой молодежи упражнения в выяснении сути слов и в анализе принципов диалектика может принести совершенно определенную пользу. Она, по крайней мере, не наносит им вреда.

На заре своего существования школа моистов процветала и явно составляла главную конкуренцию конфуцианству. В период череды восстаний против деспотии династии Цинь в 209 году до н. э. конфуцианцы и монеты в равной степени моментально прониклись категориями мятежа, как только его поднял народ. Мы находим упоминания о монетах как многочисленной группе сподвижников уже в I столетии до н. э. Вскоре после этого они исчезают из вида, и интерес к наследию Мо-цзы внешне фактически исчезает до тех пор, пока не возрождается вновь в относительно недавние времена.

Совсем не трудно объяснить тот факт, что догмы Мо-цзы казались китайскому народу весьма конъюнктурно привлекательными. Его авторитарная система «отождествления с сюзереном» и догматический тон его утверждений противоречили рациональности, всегда считавшейся главным достоинством философа в Китае. Мо-цзы сказал: «Моего учения достаточно для любого предназначения. Отрицание моего учения и предпочтение его какому-то иному догмату означает отказ от урожая и собирание отдельных зерен. Попытка опровергнуть мои слова своими собственными суждениями – суть метание куриных яиц об скалу. Разобьешь все яйца до одного, но скала останется непоколебимой, так как она неприступна».

Осуждение мудрецом Мо-цзы всех радостей жизни, и даже всех эмоций, вступает в противоречие с разумными китайскими воззрениями на жизнь, служащими сохранению равновесия всех вещей и восприятию радостей жизни в разумных пределах в качестве блага, а не зла. Таким образом, в главном трактате даосов под названием «Чжуан-цзы» о предписаниях Мо-цзы сказано так: «Его догмат грешит чрезмерной ограниченностью. Из-за него у человека возникает ощущение своей ничтожности… Он противоречит человеческому естеству; народ не станет его терпеть».

И все-таки заслуги Мо-цзы перед своим народом трудно переоценить. Даже Мэн-цзы, яростно критиковавший его философские воззрения, признает альтруизм этого мудреца. Мо-цзы точно так же, как Конфуция, тревожили страдания народа, вызванные нищетой, отсутствием порядка в государстве и войной. Но в отличие от Конфуция Мо-цзы не заглядывал дальше непосредственной цели устранения условий народных бед. Конфуций предложил программу, способную, по его мнению, обеспечить людям достижение благоденствия. Мо-цзы выступал сторонником программы, составленной ради устранения конкретных пороков, и ради их устранения он готов был пожертвовать всем, чем угодно, даже человеческим счастьем. Дело даже не в том, что он хотел лишить людей счастья, просто ему не дано было заглянуть дальше некоего условия, при котором появлялась бы возможность для устранения существующего зла. Он представлял себе мир, пребывающий в покое, в котором огромное и организованное население обеспечено достойной одеждой и пропитанием. Таким Мо-цзы видел идеальное положение вещей в человеческом обществе.

Люди, склонные к холодному расчету, иногда пытаются заставить других людей думать, будто их действия диктуются эмоциями. Те, кто руководствуется велением души, иногда развлекаются тем, что представляют себя исключительно рациональными людьми. Мо-цзы относился ко второй категории фантазеров. Он вроде бы посвятил свою жизнь чистосердечным попыткам оказания помощи своим близким людям, причем без какого-либо намека на личную корысть. При всем при этом он старался обосновать свои поступки и всю свою философию исключительно разумными мотивами. Даже в основу своей «вселенской любви» он предполагал положить не эмоции, а рассудочные соображения.

Однако рассудок Мо-цзы все-таки подчинялся его душевным порывам. Притом что он внес важный вклад в дело возбуждения интереса у китайского народа к логике, собственный его аргумент часто выглядит откровенно парадоксальным. При опровержении фатализма, например, он отрицал существование судьбы в силу того, что «никто судьбы никогда не видел и не слышал». Точно этот же самый аргумент можно привести для опровержения его догматов «вселенской любви» и «отождествления с сюзереном». Циники без труда убедили бы нас в том, что явление альтруизма встречается очень редко. Однако следует откровенно признать то, что самые благие намерения наблюдаются приблизительно так же редко, что и мудрость, необходимая для их воплощения в действительность.

Глава 5 Мэн-цзы и упор на человеческое естество