Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

Из-за этого мы далеко ушли от даосского догмата с провозглашением неприкосновенности личной свободы. Здесь только даосский мудрец пользуется свободой. Напомним, однако, что мудрец управляет государством в интересах народа в целом. Но от этого одни только беды. В ряде высказываний мы узнаем, что мудреца отличает сострадание, но в «Лао-цзы» и сказано, что Дао, с которого он берет пример, стоит выше такой эмоции. В «Чжуан-цзы» понятие Дао представлено в следующем виде: «Мой Владыка! Мой Владыка! Вы уничтожаете все вокруг, и все же не считаетесь жестоким; Вы приносите пользу десяти тысячам поколений, и все-таки не становитесь добродетельным». В «Лао-цзы» читаем: «Небо и Земля лишены сострадания, вся тьма вещей для них подобна соломенному чучелу собаки, что используют при жертвоприношениях. И мудрый не имеет сострадания, он понимает, что все люди – и родные, и близкие – подобны «соломенной собаке».

Такая концепция грозила, если бы вдруг она попалась на глаза порочных людей, действительно ужасающими последствиями. Ведь просвещенный даос стоит выше понятия добра и зла; для него – они всего лишь пустой звук слов, произносимых людьми неграмотными и глупыми. По собственной прихоти он способен разрушить город и истребить всех его жителей с сосредоточенной яростью тайфуна. И почувствует при этом не больше угрызений совести, чем величественное солнце, освещающее картину опустошения после бури. В конце-то концов, и жизнь и смерть, созидание и разрушение считаются проявлениями стройного порядка вселенной, хорошего уже тем, что он существует, и тем, что существует как таковой.

В этой концепции даосского мудреца он со своим учением выпустил на человечество существо, которое с полным на то основанием можно назвать чудовищем. По любым человеческим меркам он выглядит существом недостижимым и неподвижным; на него нельзя повлиять любовью или ненавистью, страхом или расчетом на выгоду, жалостью или восхищением. К счастью, эта концепция редко проявлялась во плоти; но не приходится сомневаться в том, что кое-кто из деспотически настроенных китайских императоров получал вдохновение, чтобы не сказать испытывал опьянение, следуя такому идеалу. По иронии судьбы даосизм, в корне своем кажущийся учением настолько анархическим, должен был превратиться в учение, тесно связанное с практикой китайской власти. Его слияние с властью получило настолько широкое распространение, что в знаменитом трактате времен династии Хань его автор описал даосизм как «теоретический метод правителя во время своего пребывания на престоле».

В последующей главе нам предстоит разобраться с философией, известной под названием «легизм», сторонники которой предложили программу откровенного тоталитарного произвола. Данная философия представляется, и во многих отношениях является, полной противоположностью многому из того, что считается фундаментом даосизма. Тем не менее кое-кто из легистов утверждал, будто даосизм служит философской основой их догматов. Со своей стороны, они не обращают внимания на осуждение даосами войны и притеснений, зато нашли много полезного для себя в аспекте «целесообразности» даосизма.

Даосы решительно осудили конфуцианцев. Причем вполне естественно и по нескольким причинам. Во-первых, конфуцианцы принадлежали, вероятно, к самой успешной философской школе того времени, когда даосизм только появлялся; по этой причине они стали их естественным предметом для нападок. Кроме того, конфуцианцы считались главными толкователями тщательно упорядоченной системы управления государством, предназначенной для служения на пользу народа. Даосы утверждали, что она только причинит ему вред. Таким образом, мы находим, как конфуцианские идеи, а также Конфуция и его учеников, поднимают на смех и подвергают нападкам. Еще один, более тонкий, метод предназначался в поддержку утверждения о том, что Конфуций отказался от конфуцианства и обратился к даосизму, а он использовался для указания на его вымышленные нападки на его же по большому счету собственную философию. Такие высказывания выглядели откровенным вымыслом, зато оправдывали себя в пропаганде даосизма.

Трудно себе представить мир, на самом деле управляемый – или неуправляемый – в соответствии с либеральной программой даосских философов. Если кому-то удалось такое вообразить, то лучше бы он этого не делал. Но назвать все это конструктивной критикой никак не получается. Сомнительно, будто они на самом деле рассчитывали на серьезное к себе отношение. Они потешались, уподобляясь назойливым оводам, и при этом выполняли безоговорочно полезную функцию. Безусловно, то, что ваш автор предложил назвать «целесообразным» аспектом даосской философии, послужило гарантией прихода в политику деспотизма. Но на счастье, китайцы в целом, как кажется, редко относились к этому аспекту даосизма с достойной серьезностью. Возможно, они оценили его с должной степенью даосского скептицизма.