Философская теология: вариации, моменты, экспромты

Его понимание первородного греха представляет собой опыт синтеза теизма с эволюционизмом, а потому и та грандиозность падения человека, которая следовала бы из учения о его начальном совершенстве (философ связывает его с именами св. Афанасия Великого и блж. Августина) значительно смягчается у Суинберна представлением о начальной человеческой слабости, выражающейся в склонности к чувственности и о наследовании греха потомками Адама как наследования социальной передачи моральности, в ходе которой грех оказывается возможным. Однако концепция собственно искупления у английского философа – однозначно ансельмовская. Речь идет о том, что подобно тому, как если бы господин Х проигнорировал, что господин Y совершил убийство его жены, то такое поведение Х было бы явно ложным, так если бы и Бог спокойно смотрел на наши грехи без компенсации, то Он не принимал бы их (а потому и нас) всерьез[473]. Так и родитель был бы плохим воспитателем, если бы принял извинения набедокурившего отпрыска без какого-то исправления с его стороны – пусть и такого, в котором ему помог бы тот же родитель. Библейское видение жертвы как лучшего средства искупления грехов кажется Суинберну оптимальным, а самопожертвование Христа за людей-грешников лучшей из возможных жертв, поскольку человеческие жертвы не могут быть чистыми[474]. Следствием искупления (Atonement) должно быть освящение людей (Sanctification), которое равнозначно формированию правильных моральных воззрений и усердному приведению себя в жизни к соответствию им.

Суинберн компактно и концентрированно отстаивает и модифицирует теорию сатисфакции в статье «Христианская схема спасения», которая была включена сразу в две антологии по философской теологии – и М. Рея, и О. Криспа. Если мы полностью зависим от Бога, и Он открывает перед нами бесконечные возможности, то если Бог есть, те наши поступки, которые по своему типу в мирских отношениях можно было бы рассматривать как сверхдолжные (superegatory), становятся в этом контексте обязательными (obligatory), а их неисполнение – нарушением обязательств перед Богом. А это и есть то, что называется грехом. Если человек делает то, что неправедно (осознаёт он это или нет), он грешит объективно, если делает это намеренно – грешит субъективно[475]. Но люди и согрешили (все до одного) намеренно и при этом вовлекли и других в грех, и именно в этом вовлечении, а также в склонности ко греху и состоял первородный грех, и каждый человек несет двойное бремя и собственного и первородного греха[476]. Бог, правда, мог бы нас простить и без всяких условий, но (Суинберн об этом напоминал и ранее) Он как жертва неправедности не имеет морального права игнорировать нанесенный Ему ущерб, так как это означало бы не принимать того, кто наносит этот ущерб, всерьез. Мог бы Бог и простить нас за одно извинение и раскаяние, без компенсации и епитимьи, как о том писал Фома, но поскольку наши действия и их последствия значимы (matter), мы должны предпринимать соответствующие их значимости шаги для примирения с Ним (настолько, насколько это логически возможно). Бог ничем не хуже доброго родителя, который не довольствуется извинениями провинившегося ребенка, но требует от него исправления. И потому Он, хотя и не может искупить наши грехи в буквальном смысле (literally), смог изобрести для нас средство осуществления этого – использовав Свою жизнь и смерть в качестве нашей искупительной жертвы[477].

Принесение жертвы есть лучшее искупление наших грехов, больше которого даже Бог не может от нас потребовать. Особенно с учетом того, что Жертва и есть Тот, Кому она приносится. Однако я могу участвовать в этой жертве только при том условии, что использую ее – прибавляя к ней и свое покаяние – как действительное средство оплаты своих долгов и достижения внутреннего мира. Но для этого требуется и «формальная» ассоциация с этой Жертвой, которая обеспечивается Церковью, Им же созданной – «новым человечеством»[478].