Философские произведения

Но мы не станем приводить разумные доводы тем, кто лишен разума. У нас речь идет о человеке, которого Бог создал по своему образу и подобию[819] и ради него создал все. Но когда мы видим, что некоторые люди рождаются с прекрасным телом и замечательным умом, как бы рожденным для добродетели, а другие, напротив, с уродливым телом; одни подвержены страшным болезням, другие — столь тупоумны, что почти не отличаются от грубых животных, а некоторые даже грубее грубых животных; одни по природе так склонны к преступлениям, что, кажется, их влечет к ним сила судьбы, другие полностью безумные или бесноватые — когда мы все это видим, то как нам ответить на вопрос о справедливости и милосердии Божьем? Скажем ли мы вместе с Павлом: «О бездна...»[820] и прочее? Я думаю, что это лучше, чем с нечестивой дерзостью судить о решениях Божьих, которые для человека неисследимы. Но еще труднее объяснить, почему Бог одних смертных награждает за свои добрые дела, а других за свои злые дела карает вечными муками. Для того чтобы защитить этот парадокс, понадобится много дополнительных парадоксов, которые обезопасят строй перед лицом противника. Значение первородного греха чрезвычайно преувеличивают и таким образом хотят показать, что даже замечательнейшие силы человеческой природы так испорчены, что человек сам по себе не способен ни к чему, кроме отвержения Бога и ненависти к Нему, и никто, даже оправданный верой, не может совершить ничего, кроме греха. Они хотят показать, что сама склонность к прегрешениям, оставшаяся у нас от прародителей, есть грех и эта склонность до такой степени неодолима, что ни одну заповедь Божью не способен исполнить человек, даже оправданный верой, а все заповеди Божьи даны только для того, чтобы возвеличить Божью благодать, дарующую спасение без оглядки на заслуги.

Но мне между тем кажется, что они в одном месте уменьшают Божье милосердие, чтобы в другом месте усилить его — вроде того, как если бы кто-нибудь предложил гостям весьма скудный завтрак с целью больше поразить их обедом. Подобно тому как художники, желая изобразить на картине свет, погружают в тень то, что находится поблизости[821]. Ведь, во-первых, Бога они представляют почти жестоким, потому что из-за чужого греха Он свирепствует по отношению ко всему роду человеческому, особенно при том, что известно, как раскаялись люди, совершившие эти грехи, и как они были наказаны при жизни. Во-вторых, когда они говорят, что, даже оправданные верой, не совершают ничего, кроме греха, и, любя Бога, веря в Бога, мы достойны ненависти Божьей, то разве не делают они при этом Божью благодать очень скудной, такой, которая хотя и оправдывает человека по вере, но так, что он остается не способным ни к чему, кроме греха?

Кроме того, если Бог обременяет человека таким количеством повелений, которые могут только усилить ненависть к Богу и увеличить число проклятий, то разве не делают они из Бога Дионисия Сицилийского[822] безжалостного тирана, намеренно издавшего множество законов, которые, как он и предполагал, многие люди не соблюдали бы, если бы никто на этом не настаивал, И сначала он был снисходителен, а вскоре, когда увидел, что почти каждый в чем-нибудь согрешил, стал призывать их к ответу. Так он сделал всех достойными наказания. Однако его законы были такими, что при желании их легко можно было соблюдать.

Я сейчас не касаюсь причин, по которым мои противники учат, что для нас все Божьи заповеди невыполнимы, потому что не об этом у нас речь; я только хотел мимоходом показать, что мои противники, с чрезмерным усердием расширяя роль благодати в деле спасения, затемняют ее в остальном. Я вижу, что здесь кое-что не сходится. Зарезав свободную волю, они учат, что человека ведет дух Христа, природа которого по соприкасалась с грехом. Однако они же говорят, что человек и после получения благодати способен только к греху.

Такого рода преувеличения, кажется, радуют Лютера, потому что он отвергает преувеличения других и, как говорится, клип клином вышибает[823]. Дерзость некоторых людей дошла до того, что они продают не только свои заслуги, но также и заслуги всех святых. За какие же, наконец, дела? За песнопения, бормотания псалмов, рыбный стол, посты, облачения и титулы! Вот этот клин и выбивал Лютер клином; для того, чтобы сказать, что у святых вообще нет никаких заслуг, а все, что делают люди — даже самые благочестивые, — это грехи, за которые они понесут вечное проклятие, если не поможет им вера и милосердие Божье.

Точно так же и другая сторона устроила прибыльное дело из исповеди и оправдания, при помощи которых они удивительным образом запугали человеческую совесть, а также из Чистилища, о котором они говорили какую-то невнятицу[824]. Эту ошибку исправляет другая сторона, считая, что исповедь — это измышление сатаны. Во всяком случае, они отрицают, что ее надлежит требовать, полагают, что грехи не нуждаются ни в каком оправдании, так как Христос освободил нас от наказания за грехи, и, наконец, заявляют, что никакого чистилища нет.