Философские произведения

Я допускаю, что соответственно одному мнению человеческая воля, испорченная грехом, испорчена до такой степени, что без особой благодати — действенной или побуждающей — она не может склониться к добру. Я допускаю, что у тех, которые освобождены посредством крещения и веры, человеческая воля сама по себе более склонна к злу, чем к добру. И я также допускаю соответственно одному мнению, что человеческая воля силой природы может обратиться к стремлению, попытке и делам, а если кто-нибудь станет утверждать, что эти дела вызывают гнев Божий, то мы станем это отрицать. Если же кто-нибудь скажет, что они не добры, так как произошли без благодати, то мы согласимся, в случае если только он допустит, что нравственно добры дела, вызывающие Божью благодать.

Поэтому я не противоречу себе, если в соответствии с разными суждениями говорю по-разному. Ведь здесь я не провозглашаю того, что я думаю, а в помощь непросвещенному читателю собираю сведения для предстоящего обсуждения. Поэтому триумф, который ты здесь празднуешь, тебе следует отложить до конца обсуждения, когда я объявлю, какое же из всех суждений мне более всего нравится. Здесь я только еще подпоясываюсь для битвы.

Когда же я возвышал свой голос против тебя за то, что ты говоришь, будто свободная воля, подвластная греху, не может склониться к лучшему без помощи благодати? Ведь гораздо больше я осудил то, что ты учишь, будто у человека нет никакой воли ни по отношению к добру, ни по отношению к злу, будто он вообще ничего не совершает ни хорошего, ни злого, ни с благодатью, ни без благодати, чего ты никогда не прочитаешь у Августина. И наконец, хотя ты и высыпал здесь попусту столько слов, хотя, как говорится, и сотрясал воздух, ты, по своему обыкновению, празднуешь триумф, словно одержал настоящую победу! Рассказывая о стольких нелепостях, так сильно противоречащих друг другу, ты опасаешься, что тебе никто не поверит, и говоришь: «Пусть прочтут это место в Диатрибе и удивятся!» И я говорю: «Пусть прочтут». Тот, кто будет читать, сразу же удивится тому, что глашатай Евангелия занимается столь злобной клеветой! Мне тошно пересказывать прочее, чем ты так хвастливо громыхаешь.

Подобная несоразмерность видна и в том, что ты приводишь в следующей главе. Как сочетается то, что свободная воля что-то делает, с тем, что самое главное во всем приписывается благодати? Так как я пространно объясняю это в конце рассуждения, то какая нужда терять здесь попусту слова?! Не должно приписывать [этого] благодати, так как все, что может сделать человек своими природными силами, незаслуженный дар Божий. И здесь нет надобности в выдумке диалектиков об абсолютном хотении человеческой воли без какого бы то ни было отношения к добру или к злу, которую ты здесь осуждаешь, но одобрил бы, если бы это говорило за тебя. Какая нелепость, когда кто-то научения ради полагает абсолютным то, что на деле не является абсолютным! А каким образом философы рассуждают о первоматерии, о чистых элементах, а математики о формах, отвлеченных от материи? Если кто-то приписывает нашей воле чистое хотение и рассматривает объект вне его отношения к добру или злу, а только в отношении к существованию или же как нечто среднее, даже если и есть такие, которые отрицают, что имеется нечто среднее, — это не так невероятно, как ты хочешь показать. Как тяжела везде твоя болтливость! Я думаю, никакой многоумный Болан[1610] не смог бы вынести твою додонскую медь[1611], потому что ты все говоришь не по делу и нет конца твоему „говорению.

Ты отбросил первое мнение, которое принадлежит Фоме или Августину, в то время как второе ты теперь называешь Августиновым, а оно принадлежит и Карльштадту, который говорит, что человеческое желание в добром деле ничего не совершает, однако признает, что в злом деле оно что-то совершает.

Здесь можно себе представить, сколь хорошо ты разбираешься в деле, сливая даже различия в суждениях. Среди тех, которые я не отвергаю, пелагианское суждение я противопоставляю суждению Августина, как отстоящее от него далее всего, и сравниваю с суждением Скота, как находящимся ближе всего. Перечитай Диатрибу, и ты это поймешь. За суждением Августина я ставлю мнение Карльштадта, которое называю более жестким; сейчас ты, словно опьянев от многословия, приписываешь его Августину. На третьем месте у меня твое суждение и Уиклифа, которое я называю самым жестким и говорю, что больше всего собираюсь бороться с последними двумя, т. е. с мнением Карльштадта и с твоим. Я возвратил тебя на [верный] путь. Теперь остается, чтобы ты нам указал, будто два последних мнения совпадают с первым.

Когда Августин принимает сотворящую благодать, он говорит, что свободная воля совершает что-то по отношению к доброму делу. Карльштадт утверждает, что она ничего не совершает, а только испытывает воздействие.