Философские уроки счастья

Конечно, публика не баловала его вниманием. Главная книга философа — «Мир как воля и представление» — почти целиком пошла в макулатуру. Лекции в Берлинском университете, опрометчиво назначенные на один час с гегелевскими, остались без слушателей и потому продолжались всего один семестр. Да и сам философ долгое время был известен лишь как сын писательницы Иоганны Шопенгауэр. Тем не менее, был убеждён, что равных ему нет и не сомневался в посмертной славе. Но всё-таки подобное отношение его сильно раздражало. Хоть он и презирал современников, но к их мнению был очень чувствителен.

Очевидно, причину его многочисленных странностей следует искать в нём самом. Итальянский психиатр и криминалист Чезаре Ломброзо в своей работе «Гениальность и помешательство» нашёл место и для Шопенгауэра: «Он всегда жил в нижнем этаже, чтобы удобнее было спастись в случае пожара, боялся получать письма, брать в руки бритву, никогда не пил из чужого стакана, опасаясь заразиться…» Плюс постоянное самовозвеличение. Таким образом, кроме мании преследования психиатр усмотрел ещё и манию величия, что, впрочем, его нисколько не удивило: ведь ещё Сенека говорил, что нет великого ума без примеси безумия. На это счёт известны и более категоричные мнения: чем больше человек незауряден, тем больше и ненормален. Кстати, настораживает и наследственность философа. Отец его покончил с собой в приступе ипохондрии, то есть болезненной мнительности.

Значит ли это, что философ был неискренен в творчестве? Нет. Гарантию верности своих слов он видел в том, что ему не приходилось ничего выдумывать: «Мои философские положения возникли во мне безо всякого моего содействия, — писал он. — Я просто в качестве зрителя и очевидца записал то, что в подобные моменты представлялось мне пониманием, чуждым всякого участия воли, и затем воспользовался записанным для моих творений». К сожалению, недостаток той же воли не позволил ему дотянуться до собственных идеалов, изложенных, кстати сказать, с редкой для философов ясностью и красотой.

Философия мировой скорби

Несмотря на внешне благополучное детство, философ был склонен видеть мир в мрачном свете. «Уже в семнадцатилетнем возрасте <…> я был настолько проникнут горестью жизни, как Будда в своей молодости, когда он узрел болезнь, старость, страдания и смерть», — вспоминал он. Его мир наполнен скорбью и страданием, это «госпиталь неизлечимых», а оптимизм — нелепая насмешка над человеческой судьбой.

Заметим, то пессимизм с точки зрения науки ничуть не хуже оптимизма, потому что и тот, и другой имеют отношение не к науке, а лишь к темпераменту учёного. Кант, например, соглашался с тем, что человек часто бывает недоволен провидением, когда приходится иметь дело со злом. И всё же советовал оставаться оптимистом — хотя бы для того, чтобы сохранять бодрость духа во всех обстоятельствах и, не приписывая всех несчастий судьбе, искать спасения в собственном совершенствовании. А Шопенгауэра стремление к истине привело к другому убеждению: мир — это «арена, усеянная пылающими угольями», которую надо пройти. Как это сделать наилучшим образом?

Чтобы понять, как надо правильно жить, философ решил разобраться с моралью. Её легко проповедовать, но трудно обосновать. Откуда берутся моральные законы? Верующие полагают, что их даёт Бог, а атеисты уверены, что для этого вполне достаточно собственного разума и смело создают «моральные кодексы». Шопенгауэр идёт своим путём. Он полагает, что дело не в вере или разуме, а в воле. Мир для него состоит из двух частей. Та, что мы видим, — иллюзорная. Но есть и другая, реальная: это мир воли, его беспредельное начало. Всё на свете имеет волю — и камень, падающий на землю, и росток, который тянется к солнцу. Но ярче всего она проявляется в человеке, потому что он не только думает, но и хочет. В этой-то воле и заключается корень зла, источник страданий. Ради чего все наши житейские хлопоты? Ради счастья? Но его не может быть в принципе: ведь в конце концов всё равно побеждает смерть. Мы лишь «стараемся выдуть мыльный пузырь как можно больше, отлично зная, что он всё равно лопнет».

Но почему же так невозможно счастье хотя бы при жизни? Разве мир не знает счастливых людей? Нет, философ не верит в такое счастье, потому что наша воля колеблется между болезненным желанием и разочарованием. Неосуществлённое желание причиняет боль, а осуществлённое ведет к пресыщению. Радоваться же дарам жизни — молодости, здоровью, свободе — мы умеем, лишь потеряв их. Отсюда следует самая важная из истин: уменьшить зло можно лишь ослабив волю. Самоотречение, к которому стремятся аскеты, — путь к небытию. Иначе говоря, лучше бы нас совсем не было. Цель жизни — смерть.

Тогда, может, лучше умереть? Но самоубийства философ тоже не одобряет, потому что нередко это всего лишь бунт неудовлетворённой воли к жизни. Такое бегство от страданий не может заменить блаженного погружения в небытие.