Философские уроки счастья

Не надо быть философом, чтобы заметить, мягко говоря, некоторую необъективность мыслителя. Впрочем, какая тут может быть объективность? Шопенгауэр смотрел на любовь именно так, и его истина — в этом. А тем, кто видит в любви лишь приятную сторону, порой полезно послушать завзятого женоненавистника. Но неужто философ не понимал, что его доводы куда слабее стрел Амура, и мир никогда не пойдёт за ним?..

Живите по-своему

Лев Толстой был уверен, что Шопенгауэр — гениальнейший из людей, а его произведения — это «весь мир в невероятно ясном и красивом отражении», как писал он другому почитателю философа — А. Фету. Но даже поклонники сомневались, что Шопенгауэр может стать добрым советчиком молодёжи: ведь он учит презирать общепризнанное, всё отрицать, склоняет к мрачному настроению.

Почему же восхищались им? Пессимист, женоненавистник. Реакционер, убеждённый, что на земле властвует не право, а сила, и государство — это намордник, который сдерживает звериные зубы людей… И всё же философ далеко не так однозначен, как может показаться из этих субъективных заметок. У него имеется немало точных и трезвых наблюдений. Например, о том, во что превращается наука, если учёные не ищут истину, а исподтишка присматриваются к знакам высшего начальства, от которого надеются получить пропитание. О том, что правда похожа на разборчивую красотку, и потому даже тот, кто приносит ей в жертву всё, не может быть уверен в её расположении. Или о том, что для каждого человека его ближний — зеркало, из которого на него смотрят его собственные пороки; но человек поступает как собака, которая лает на зеркало…

Он же высказал и не всем приятную мысль о том, что есть только одна всеобщая ошибка — убеждение, будто мы рождены для счастья. Философ вовсе не собирался шокировать оптимистов: он ведь и сам не был рождён для него. И всё же при крайне вздорном и неуживчивом характере он сумел найти наилучший для себя образ жизни, не ограничиваясь глубокомысленными замечаниями насчёт того, что-де «нельзя жить в обществе и быть свободным от него». Он считал — можно: «В течение всей моей жизни я пользовался редким счастьем свободы и независимости, как в повседневной жизни, так и в научных занятиях. Мой путь был без чувствительных неприятностей, гладок, светел, что удел немногих», — писал он. Может, это и есть один из главных его уроков: умение прожить жизнь по-своему, чтобы на исходе дней сказать: «Будь что будет; по крайней мере моя интеллектуальная совесть чиста».

Он всегда рассчитывал на лёгкую смерть, утверждая, что тот, кто провёл всю жизнь одиноким, сумеет лучше любого другого отправиться в вечное одиночество, честно и добросовестно выполнив своё призвание. И умер действительно легко, за утренним кофе. По его желанию на надгробной плите написали всего два слова: «Артур Шопенгауэр». На вопрос, где бы он желал быть похороненным, ответил, имея в виду ещё не родившихся: «Это безразлично, они уж сумеют отыскать меня».

Шопенгауэр — пессимист, и потому оптимизм именует безнравственной и горькой насмешкой над страданиями человечества. Да и так ли уж хороша наивная вера в неизбежность благоприятного исхода, в непрерывный прогресс, в то, что мы живём в лучшем из миров, где всё подчинено разуму? Ведь жизнь идёт по своему собственному сценарию, далёкому от оптимистических прогнозов. Люди с прежней лёгкостью загрязняют планету, разбазаривают её богатства, создавая новые способы уничтожения друг друга.

Философ не зря предупреждал, что прекраснодушное прославление прогресса по меньшей мере глупо, а в конце концов и опасно. Он оказался прав. Не случайно в нашем веке интерес к Шопенгауэру возрос. На смену бездумному оптимизму, в основе которого непоколебимая убеждённость, что всё как-нибудь образуется, обязательно должно прийти осознание простой истины: человек — не царь природы, а всего лишь её частица, но частица разумная и потому ответственная за то, что происходит на земле. Однако не исключено, что и эта надежда чересчур оптимистична.