Философский камень Медичи

Храм Сераписа уничтожили в IV веке. Но все свитки не исчезли. Большую часть перевезли в столицу – Константинополь, и они осели в одной из многочисленных библиотек. В Х веке свитки с текстами Гермеса скопировали. Создали, возможно, несколько копий. Но пергамент стоил дорого. Со временем предприимчивые монахи добрались до малопонятных текстов и использовали пергаментные листы для более полезного и душеспасительного чтива. И библотека Софьи была одним из редких собранием книг из императорской библиотеки, уцелевших после взятия Константинополя турками. Все сходилось. Главное, она знала, что интересовало Лоренцо и что искал Джироламо в Москве: многоликую книгу с тысячью и одним содержанием. Оставалось узнать, удались ли Джироламо его поиски, и если да, где сейчас эта книга. В одном она не сомневалась: до Медичи она не дошла. И было еще одно – у нее именно сейчас возникла уверенность, что смерть отца Антонио была напрямую связана с этой книгой.

* * *

Джироламо лежал на холодном земляном полу кремлевского подвала. Измученное тело уже отказывалось повиноваться, только беспощадная, жестокая боль продолжала рвать на куски мозг. Про страшные пыточные подвалы Московского Кремля слышать ему приходилось, да только мог ли он себе представить, что жизнь его закончится в этом подземелье. Именно так: он умрет на этом земляном полу, а не в своей уютной постели в двухэтажном доме на тихой улочке его прекрасной Флоренции! Господи, за что ему это все?! Слезы потекли по почерневшему от побоев и кровоподтеков лицу. И никто ему не поможет! Книга! Это ее вина, он прикоснулся к проклятой книге и должен погибнуть, как погибли тысячи до него! Раньше он всегда думал, что все это всего лишь выдумки, сказки, призванные запугать и отвратить от поисков таких, как он. К сожалению, это было правдой. И всю горечь этого открытия ему предстояло теперь испытать на собственной шкуре. Ах, как была права Фортуната! Почему он не послушал его милую девочку, когда она умоляла его отказаться от предложения властителя Флоренции. Он задрожал, вновь и вновь вспоминая тот роковый день, с которого началось его низвержение в ад.

Тогда его неожиданно вызвали к наследнику Ивану Молодому. По сбивчивой речи стражника Джироламо понял, что произошло что-то непоправимое. Он отправился не мешкая. Зашел в просто обставленную горницу. Покои наследника никаким роскошеством не отличались. Иван любил говорить, что чувствует себя простым воином на службе государства Московского и жил и одевался как воин, а не как царедворец. Контраст с украшенными персидскими коврами, фламандскими гобеленами и серебряной посудой покоями его жены был по-настоящему разительным. Сам царевич лежал на кровати. Джироламо всмотрелся в него и только в этот момент понял, что произошло. Тело царевича было неподвижным, взгляд стеклянным. Джироламо не смог сдержать дрожи. На какую-то долю секунды ему показалось, что сама смерть накрыла всех присутствующих в комнате ледяным покрывалом. Постельничий Ивана Третьего, Федор Чегодаев, смотрел ожидающе.

– Расскажите мне, что произошло, – обратился Джироламо к Чегодаеву.

Тот был краток. Согласно его словам, выходило, что Иван поужинал в комнате. Все было как обычно. Иван даже шутил, что полегчало и скоро на коня опять садиться будет. Потом внезапно голос царевича охрип, лицо покраснело, он стал жаловаться на головную боль.

– А вы Прошку спросите, слугу, он при Иване весь вечер был, – посоветовал перепуганный Чегодаев.

Джироламо ожидающе повернулся к державшемуся на расстоянии слуге. Тот не заставил себя упрашивать и, польщенный вниманием, быстро залопотал:

– Сначала ничего я не заметил. Царевич спать приготовился, а потом как закричит: «Пить, дайте пить». Я – к кувшину, кружку налил, бегу к нему, а он пить-то уже не может. Бьется, как в лихорадке, бьется. Я Палашку за подмогой отправил.

Джироламо внимательно выслушал рассказ. Смерть царевича была слишком внезапной. Конечно, врачом он не был, но все казалось странным. Однако виду подавать не стал, а только внимательно осмотрел комнату и присутствующих. На некоторых лицах читался шок, постельничий упрямо отказывался смотреть в глаза, он был явно напуган, Прошка, наоборот, был оживлен более, чем позволяли в таких случаях приличия. Но в принципе это холоп, и какая ему разница. В этот момент Джироламо заметил служанку Елены Волошанки Марфу, согнутую, как кочерга, вдову лет пятидесяти. Но та вперед не прошла, кинула быстрый взгляд, непонятно-торжествующее выражение проступило на миг на ее лице и тут же исчезло. Марфа повернулась и исчезла в толпе.

– Могу я осмотреть умершего? – спросил Джироламо.

– Осматривай, чего уж тут, – махнул рукой постельничий.