Фима. Третье состояние

Ветер отступил от оконных стекол. Воцарилась тишина. Без пятнадцати одиннадцать Фима принял решение, оделся, застегнул куртку до самого горла и вышел на улицу. Резкий холод мгновенно пробрался под куртку. Фима начал подниматься вверх по улице, к торговому центру, где находились телефоны-автоматы. Но и трубка автомата ответила гробовым молчанием. Быть может, во всей округе вышла из строя телефонная связь? Шпана поломала аппараты? Или весь Иерусалим снова отключили от внешнего мира? Фима осторожно повесил трубку на рычаг, пожал плечами и произнес про себя: “Молодец, дружочек”, потому как вспомнил, что жетона у него все равно нет.

Завтра он встанет пораньше и объяснится с возлюбленными.

Либо уедет отсюда.

Перешептывание мокрых крон, холод, безлюдье – все это было приятно Фиме. И он решил побродить, направился к склону, в сторону пустыря, что виден из его окна. У матери было странное обыкновение – дуть на любое кушанье, даже если оно давным-давно остыло, даже если это была заведомо холодная еда, как, например, салат. Когда она дула, губы складывались кружком, словно для поцелуя. Сердце Фимы сжалось, спустя сорок пять лет после смерти матери ему захотелось возвратить ей этот поцелуй. Перевернуть весь мир, но найти и вручить ей шерстяную голубую детскую шапочку с помпоном.

Дойдя до конца улицы, а значит, и до конца квартала, и до конца Иерусалима, Фима заметил, что вокруг что-то происходит, что сгущается вокруг некая прозрачность, некая невидимость заполняет мир. И зазвучал со всех сторон шелест тысяч мягких шажков. И лица его будто коснулись пальцы, которые вовсе и не были пальцами. Справившись с изумлением, Фима распознал, что воздух наполнен мельчайшими, едва видимыми снежинками. На Иерусалим ложился снег. И медленно таял, опустившись. Не было у него сил выбелить серый город.

Фима вернулся домой и начал рыться в корзине для бумаги под письменным столом, разыскивая телефонный счет, который он скомкал то ли вчера, то ли позавчера. Счет он не нашел, но извлек из корзины смятый лист газеты “Ха-Арец”, расправил его и взял с собою в постель. И читал Фима про новых лжепророков, пока не смежились его веки, и он уснул, уронив на лицо газету. Часам к двум снег утих. Темный Иерусалим стоял застывший и пустынный, будто несчастье уже случилось и все его жители вновь изгнаны.

26. Карла

Гад Эйтан явился на армейском джипе с пулеметом, укрепленным на капоте, явился затем, чтобы срочно доставить Фиму на встречу с президентом страны. Канцелярия президента находилась в самом центре Иерусалима, на территории Русского подворья, за зданием полиции, в небольшом подвальном помещении, прежде служившем синагогой. За письменным столом сидел британский офицер, надменный, в черном мундире, с кожаной портупеей. Он предложил Фиме подписать добровольное признание в убийстве собаки, превратившейся в женщину, чье тело, обернутое в простыню с черными пятнами крови, лежало у подножия Святого Ковчега – шкафа, в котором хранились свитки Торы. Фима попросил позволения взглянуть на лицо покойной. Следователь ухмыльнулся и спросил:

– Зачем? Не жаль будить ее? Это ведь Карла. Она жизнью своей рисковала ради тебя, перевела тебя на арийскую сторону, она столько раз спасала тебя, а ты выдал ее.

Когда Фима осмелился спросить, какое наказание ждет его, ответил ему министр обороны:

– Ну какой же ты болван. Да ведь преступление и есть наказание.

27. Фима отказывается сдаваться