Я покосилась в сторону Кена, его лицо расплывалось за стоящими у меня в глазах слезами. С тех пор, как мы узнали про Джейсона, Кен не прикасался ко мне. Мне так хотелось свернуться у него на коленях, чтобы он утешал меня, пока я плачу, но было ясно, что мы с моими гадкими чувствами – нежеланные гости в его стерильном мирке.
Апельсиновые рощи перед моими глазами сменялись широкими пастбищами. Маленькие городки перемежались большими торговыми центрами. А когда солнце стало садиться, на горизонте появились небоскребы Атланты. За пределами машины столько всего происходило.
Но единственное, что происходило в нашей машине, это только рост моей боли в тщетном ожидании, что Кен как-то утешит меня. Заметит мое горе. Сделает, блин, хоть что-нибудь.
Когда мы в полной темноте подъехали к дому моих родителей, я была готова взорваться. Затаив дыхание, Кен повернулся ко мне, возможно, ожидая, что я устрою сцену, или разревусь, или еще как-то отравлю его своими мерзкими чувствами, поэтому я ничего такого делать не стала. Я оставила свои чувства при себе. Единственное, что я показала Кену, – так это средний палец в своем воображении перед тем, как захлопнуть дверцу машины и побежать в дом.
Когда мои зревшие целые сутки всхлипывания наполнили нашу прихожую, мама выбежала ко мне.
– Детка, что случилось?
Я уткнулась лицом ей в плечо, намочив слезами ее длинные рыжие волосы.
– Джейсон
– Ой, детка, – ахнула она, гладя жесткой рукой мою костлявую спину. – Мне так жаль. Какой ужас. Какой жуткий кошмар. – Покачав головой, она крепче прижала меня к себе. – Он так тебя любил.
18
Может, я и сидела рядом со своим бойфрендом в похоронном доме «Айви&Сын», но Кен, казалось, был где-то далеко от меня; с тем же успехом он мог быть на другой планете. С этого дня сочетание его черной рубашки с черным галстуком утратит для меня всю свою привлекательность. Это станет лишь напоминанием о том дне, когда он отказался утешить меня, а я сидела в полуметре от него и еле сдерживала слезы.
Моя мама видела Джейсона всего-то раз или два, но для нее этого было достаточно, чтобы увидеть то, к чему я была слепа. У Джейсона были ко мне чувства. А я провела последние несколько месяцев в погоне за тем, кто не способен испытывать хоть какие-то чувства.
Чем дольше я там сидела, слушая, как семья и друзья Джейсона изливают свое горе, тем больше злилась. На Джейсона – за то, что он причинил нам столько боли своим уходом. На себя – за то, что не пыталась помочь ему. Но в основном на Кена – за то, что он не обхватит меня своей чертовой рукой. За то, что не любит меня так, как любил Джейсон. За то, что не поднимал меня в воздух и не кружил просто потому, что рад меня видеть.
Едва поминальная служба закончилась, я выбежала оттуда. В черных шпильках, надетых второй раз за неделю, я промчалась, цокая каблуками, по проходу, зажимая в кулаке подол своего короткого черного платья. Мои сожженные солнцем ноги умоляли меня идти помедленнее, но я не могла. И не смогу, пока наконец не останусь одна и не сумею выплакать все это дерьмо.
– Биби, – окликнул меня откуда-то из центра часовни знакомый низкий голос.
Пробегая мимо, я краем глаза заметила этого засранца. Ганс был воплощением рок-звезды в узкой черной майке и черных джинсах, но девица в черном детском платьице, сидевшая возле него и прячущая лицо под длинными черными волосами, была воплощением суки, которой я бы с удовольствием врезала.
Я пронеслась мимо Эми, Аллена, братьев Александер и Джульет, но она меня не заметила, потому что была слишком занята тем, что с возмущением смотрела на Эйтана Александера, которому, возможно, хватило наглости пристать к ней на похоронах.
Я примчалась к машине Кена, зажгла две сигареты и закурила их обе одновременно.
Я расхаживала по парковке туда-сюда, кроша каблуками асфальт.
Мои глаза и горло пылали, но я не собиралась плакать. Не буду, пока не отделаюсь наконец от Кена. Мне и так уже очень больно. Последнее, чего мне не хватает, так это сорваться в присутствии того, кто даже не пытается сделать вид, что ему не плевать.