Финики

      Мои уши горят, как маяки на скале: какого лешего она разговаривает, как мужчина? Это я должен напирать на неё, чтобы склонить к соитию, продолжению себя в вечности, ловко замаскированным под лживыми чувствами. Или... взаправду люблю? Я говорил так когда-то. Но ведь та компания, с которой я связался, напрочь отрицает возможность существования такого чувства.

      - Не влюбился. Был привязан к тебе, вот и всё. Потом, когда я почитал журналы, то понял, что любовь для слабаков. Она мешает выполнить своё предназначение. Любовь не для национал-социалистов.

      - А что тогда для национал-социалистов? Расово верный арийский кулак?

      - Не-е.

      - Или просто животный секс? Тогда почему ты не завалишь какую-нибудь тупую русскую пизду?

      - Не хочу.

      - Значит, в тебе есть чувства, а ты их зачем-то убиваешь. Ты что, такой трус, что тебе за них стыдно? Или какой-то идеолог, который давно сидит или убит или стал овощем, может говорить тебе, как жить? У тебя нет головы на плечах?

      Я начинаю злиться под стать кривой сабле месяца в небесах. Но всё же нахожу силы продолжить аргументированный спор:

      - Да заткнись, ты... шлюха!

      Алиса поворачивается ко мне, и я с запозданием понимаю, что не успею отпрыгнуть, если она захочет нанести на белый воротничок моей куртки светлый цвет из артерий. Её глаза горят изумрудным огнём и за то, чтобы лишнюю секунду наблюдать эту мистерию, я готов, не раздумывая, отдать чью-нибудь жизнь.

      - Запомни, Сеня, у меня еще ни с кем никогда не было. Потому что я не хочу. Потому что кругом такие мудаки, как ты. Обыватели в шкуре волка, а внутри гнилье. Это ты Сеня шлюха, а я девственница.

      Я обижен до глубины души, поэтому спешу её опровергнуть:

      - Ээ! У меня тоже еще ни с кем не было, я не...

      И тут я понимаю, что сболтнул лишнего. Только что я нарушил самое главное табу в мужском мире. Ты можешь признаться, что ел дерьмо, что удовлетворяешься в дырку в матраце, что предавал друзей, слушаешь Укупника, разрывал на части младенцев, что ты был антифой, но, все эти заявления меркнут по сравнению с тем, когда ты заявляешь кому-то: "Я - девственник".

      - Ты?

      Это как взорвать внутри водородную бомбу, особенно если тебе уже больше восемнадцати. Мужское эго и женская цивилизация заставили стыдиться того естественного факта, что у тебя есть повышенные критерии к будущей избраннице.

      - А я думала ты это, наоборот...

      Злость подменила разум, не понимая ничего, кричу:

      - Ни хера! Я вот такой... Такой, который тебя никогда и не любил. А ты можешь идти на хуй, сука.

      В бешенстве я давил сопротивляющуюся под ногами землю. Если Алиса расскажет об этом остальным, то я повешусь! Пусть мир будет веткой осины, а я Иудой. Меня всё достало до такой черты, за которой выбор снова заметался между безумием и самоубийством. В этот момент я укрепился в своей ненависти сильнее, чем Измаил перед штурмом Суворова. То человеческое, слишком человеческое, что ещё осталось во мне, дистиллировалось и выходило с каждым раздражённым дыханием, растворялось с каждым новым ненавистным вдохом. Минут через пять я мутировал бы в опасного социального монстра, который считал бы богом майора Евсюкова.

      Шагов через сорок, всё-таки оглянувшись назад, я заметил, как рядом с Алисой размахивали руками две мужские фигуры.

 ***

        Фашиствующая коричневая мусорка с металлическим чавканьем пожрала голову обидчика. Её верхний козырек упёрся в шею человека, а подвижный низ призывно закачал полыми бёдрами. Такие сумасшедшие идеи приходят только в безумные времена. Я схватился за дно мусорки и натужно стал тянуть её одновременно вверх и на себя. Так по утрам не выспавшиеся дворники опорожняют урны. Человеческий мусор страшно заверещал, когда в его шею сверху уперся железный клюв, а я тянул и тянул вверх, чувствуя, как острые металлические края с трудом входят в его шею.

      Как со дна колодца доносится крик:

      - Хватит! Ты его завалишь!

      Я не верю, что это кричит воинственный Лис, и продолжаю самсоновы усилия. Вдруг что-то, то ли лопается, то ли хрустит, то ли хлюпает и вскрикивает, но мне на руки с ужасным напором бьет ликующий чистый поток. Отступая от бьющегося в предсмертной истоме тела, я заворожено смотрю, ощущая победное сексуальное возбуждение, как с растопыренных пальцев сочится цвет раздавленной вишни.

      Это кровь. Кровь на моих руках. И штанах, превратившихся в грязную леопардовую шкуру. Возбуждающая страсть исчезла, оставив липкий, пронизывающий холодок от вида безвольного тела, окровавленную шею которого посасывает рот мусорки.

      - Валим! Валим!

      Я мычу:

      - Вот ты и вали, а я пойду туда.

      - Дебил! Да ты весь в крови, тебя спалят тут же.

      Это снова та же мудрая и уверенная Алиса. Рыжая лисица с испуганной хитринкой в волосах. То и дело, поглядывая на часы, она влечёт меня в сторону тёмных дворов. Хохочущая тьма любовно приобнимает и треплет за плечо. Иногда нам на встречу попадаются прохожие, и тогда Лис берет меня под руку и шипит:

      - Иди нормально.