Финики

      А я, свесив голову, иду вихляющей пьяной походкой, как поэт, в знакомый кабак. Когда ко мне прижимается Алиса, я чувствую её живое тепло, и это хмелит меня больше, чем глоток вина. Никогда бы не подумал, что именно в таких обстоятельствах ко мне впервые будет прижиматься девушка.

      - Если второй убежавший мудак позовёт ментов, то мы попали с тобой.

      Безвольно спрашиваю:

      - Куда мы идём?

      - Ко мне. Надо скинуть шмотки с кровью. Бля-я-я! Как далеко, но в транспорт в таком виде не пойдёшь.

      - У тебя Фитиль, что он скажет.

      - Да по хер на него, ничего не ска...

      В её глазах, отчетливо видных в темноте, мелькает понимание. Нет, Фитиль как раз скажет. Особенно теперь, после случая со Шприцом. Но скажет не мне, а органам, ведь мои кровавые следы бросят неприятную бордовую тень на его Великую Партию, на митинги которой ходят двадцать шесть с половиной человек. Девушка растерянна.

      - И куда теперь? Мы же не брали на акцию телефоны...

      Если бы мы знали, что всё кончится таким образом, то вообще никуда бы не пошли. Это кредо любого автономного националиста: полицаев бояться на акцию не ходить. Я устало улыбаюсь:

      - Тогда пойдём ко мне. Я живу один. Тут два квартала. В другую сторону.

      - Чего ты раньше молчал!

      - Ну, вдруг бы ты сказала, что я всё это специально устроил, чтобы затащить тебя к себе.

      На её спелых губах появляется улыбка.

 ***

      Как в начале посредственного порнофильма я вышел из душа. Багровые реки уплыли в канализацию, а стиральная машина глодала испачканную одежду. Когда я появился, Алиса сидела в кресле и осматривала квартиру.

      - А почему у тебя не висят флаги и портрет Адольфа?

      На стенах висели картины Кукрыниксов и плакаты музыкальных рок-групп. Я ответил:

      - Потому что конспирация.

      - Ну да, ну да. Так я и поверила.

      - Чего это?

      - Ты же не нацист. Ты им и не был никогда. Ты просто с нами заодно. Прибился, как собачка, которой некуда было пойти. Ты же даже зиговать не хотел.

      Она поняла самую суть. Ещё чуть-чуть и девушка окончательно расколет ту лживую масочку, которую я носил. Так может говорить человек, который очень сильно в тебе разбирается. Интересно знает ли она о том, что я иногда дрочу на неё в ванной?

      - Какая тебе разница? Я расист, делаю дела. Нацизм и национализм это туфта.

      Алиса покачала головой:

      - Ты не делаешь дела. Ты сегодня случайно сделал дело. Впрочем, как и все мы.

      - Какое дело?

      Она непонимающе смотрит на меня. Тут, посреди второстепенных слов Алисы, страх, подтянувшийся на паучьих пальцах, достал меня. Я отчётливо понял, что убил человека. Слушая знакомых, рассказывающих о том, как они кого-то убивали, мне никогда не говорили о раскаянии, достоевщине, покаянии и стыде. Не ощущал ничего подобного и я, лишь лёгкий флер дымчатого страха, что меня могут поймать и заточить в тюрьму. Не более того. То, что это была обычная буржуазная эмоция, не пробудившая во мне ничего, кроме гордыни, и ощущения превосходства по отношению к другим, показалось мне совершенно нормальным. А то, что мы воспринимали это как само собой разумеющее действие, как то, что неминуемо должно было произойти, лишь говорило о том, что мы принадлежим другому, злому и волчьему миру.

      - Надо будет потом одежду уничтожить. И ту обувь, в которой мы были. Ты нигде не заляпалась? Может постирать?

      У девушки был забрызган рукав кофты. Она покачала головой:

      - Нет, дома постираю. Подверну, и никто ничего не заметит.

      - Ты меня боишься что ли? Думаешь, когда снимешь кофту, я тебя изнасилую?

      Когда я произнес последнее слово, Алиса дёрнулась. Длинные русые волосы, потерявшие к вечеру огненное сияние, рассыпались по спине. Как же они были прекрасны! Настоящее пшеничное золото. Соратница произнесла:

      - Помнишь ведь про негра и мента историю?

      - Ну.

      - Меня ведь и вправду пытались изнасиловать. Только не негр, их тогда почти не было. Там было две русских твари и вожак-кавказец. Мы все были немного пьяны, я тогда была ещё овощем на школьной дискотеке. Они затащили меня в пустой класс. Я не очень-то сопротивлялась, а они меня прямо на учительский стол положили. Испугалась страшно, особенно когда они сразу втроём лапать начали. Обезьяна эта сначала с себя штаны спустила, потом с меня джинсы хотела.

      Я с придыханием спросил:

      - И что дальше?

      Алиса заржала, как конь:

      - Да ничего! В стаканчике на столе учительские ножницы были. Ну, я их схватила и ударила в пах черножопому. Никогда не слышала, чтобы так страшно кричали - натянула джинсы и бегом оттуда.

      - И что потом?